АГНЕЦ

I

- Было это…?  И не помню уж, в каком году. Помню, что весною, и что был я ещё совсем маленьким. Хотя…. Какая для нас всех в том разница…. Весна каждый год случается…. Да и рассказ можно с любого места начать. Слушайте же….

Меня укусила змея. По молитве моей укусила; цапнула за палец от последнего отчаянья, от безысходности, когда срезал ножом молодую травку для барашка. Барашек, приготовленный на пиршественное заклание, лежал в пустом гараже на боку, грустил, предчувствуя нечто, которому нет объяснений, а есть только название. Как ни странно, от свежей травы не отказывался, сопел носом, энергично хрумкал изумрудные побеги, косился янтарным глазом на узкий, что лезвие ножа солнечный лучик, дрожащий на бетоне перед самой мордой. В моей маленькой, а потому глупой голове, понятия смерть и свадьба никак не сочетались; я горько плакал, уткнувшись в тёплый и шерстистый бок закланника, просил прощения за взрослых, за себя просил прощения и за тех, кто когда-то придумал свадьбы.

- Зря кормишь, - смеётся деревянным голосом мой дядька, криво наблюдающий за моими стараниями. Водя по каменному бруску ножичком, философствует: «Жирнее никак уже не станет, не успеет. Пустая затея, зря стараешься….»

Жик-жик, жик-жик -  слышится монотонный голос стального лезвия, беседующего с камнем. Мне, как и моему молчаливо жующему другу, грустно. На свадьбах весело. Кушают плов, жарят на углях шашлыки, в дымящихся котлах лакумы. Праздник…. На свадьбу пьют бузу и араку, громко и весело смеются, произносят красивые тосты, в которых славится жизнь. Старикам, на старинном ореховом блюде подают безрогую голову барана с вываренными до изумления белёсыми глазами. Оказывается у взрослых, чтобы все сильно зауважали, необходимо дождаться, когда сильно состаришься, подурнеешь и обличием и рассудком. Тогда…! Перед тобой поставят не красивый кремовый торт, не полосатый арбуз, порезанный на огненные ломтики, истекающие соком, что, безусловно, и взору приятнее, и гораздо вкуснее, а страшную черепушку, обтянутую тёмной кожей, полопавшейся от варки, с оскаленными зубами смерти и с ушами, торчащими перпендикулярно. Старикам приятно, нравится, когда выказывают почёт таким образом. Торжествует народная традиция, перед летами которой и любой старец – юноша. В вырезанном глазе, покоящемся на тарелочке, мёртвое безразличие к жизни. Отрезанное ухо не внемлет голосу кобуза: звук пролетает насквозь. Танцуют лезгинку. Но это будет потом, как и было когда-то. И какая в том разница…?

У барашка белой бельевой верёвкой спутаны ножки. Крестом спутаны – передняя с задней. Зачем?  Пытаюсь развязать тугой узел, решённый окончательно. Ломаю ногти. От взмаха ножа крест распадается на все четыре стороны. В замкнутом пространстве железной коробки луч солнца сияет от восторга. Баран перестаёт жевать, смотрит вопросительно, мочится на изумрудные остатки трапезы. Надежда…!?

- Зачем обписал травку? – спрашиваю я его, стоящего на подрагивающих ногах, прячу за пазуху обрезки верёвочек, ползая перед ним на коленях. – Разомни немножко ножки, а я мигом сбегаю и принесу свежей.

Баран кивает головой, бьёт копытцем, нежно блеет.

- Сейчас, сейчас, подожди немножко.

Поднимаю с пола длиннющий гастрономический нож, каким в магазине продавцы режут громадные головки сыра, стремглав несусь в скверик за очередной порцией майской травы. Пахнет жизнью. Отрезок верёвочки предательски выглядывает в прорезь между пуговицами старенькой рубашонки, змейкой выскальзывает на прогретый солнцем асфальт, замирает в форме вопросительного знака.

- Сбегай за тазом, - кричит вслед злой дядька, пробуя большим пальцем остриё своего орудия так, как некогда делал мой отец – вавилонский жрец – пред жертвенником всесильного Мардука. Я помню. Притворяясь, что не услышал, шустро скрываюсь за углом дома.

- Идиот! – слышу вдогонку. – Нашли помощничка….  Слёз сдержать не может, хуже бабы.

- Хоть бы не видеть, хоть бы не слышать, - шепчу я пересохшими от волнения губами. – Прости барашек, - стучит гулко сердце, катятся слёзы. Задыхаюсь, срезаю траву солнечного мая. Цветущая алыча склонилась, похожа на погребальный саван. По голубому небу волею ветра плывут белокурые облачка. Свободные …! Хоть бы успеть…. Сжимаю пучок травы левой рукой, приноравливаюсь, подводя лезвие своего гастрономического серпа. Движение, резкая боль в области большого пальца. Порезался? На в раз покрасневшей коже две перламутровых бусинки с кровавыми точечками; в траве судорожно извивается змейка, рассечённая на две половинки. Зарезал…. Что будет? Бегу назад, размахивая ножом, как саблей, что есть силы, сжимая в ладони укушенный палец.

- Господи! Прими жертву мою, как и душу невинно убиенной мною змеи во спасение кроткого агнца. -  Почти так когда-то говорил и мой отец перед алтарём верховного бога Мардука, прося за свой горделивый народ.

Во дворе люди, во дворе суматоха. Моя тётка Фатимат – жена точильщика ножей, бежит с мокрым полотенцем в одном тапочке, смешно виляя толстым задом, что-то кричит. Дядька, согнувшись, сидит на кем-то вынесенном синем табурете, с окровавленным разбитым лицом, страдальчески стонет, обхватив голову двумя руками. Около дверей настежь распахнутого гаража валяется помятый алюминиевый таз, балкарский ножичек с широким лезвием и костяной ручкой, коричневая фетровая шляпа. Кто-то побежал звонить в скорую.

- Свадебный баран сбежал! Жертва принята! Господи! Благодарю тебя, что внял просьбе моей, - шепчу я, запрокинув голову в небо. Рука распухла. Сквозь нарастающие шумы в ушах, как во сне, слышатся обрывки речи, возгласы удивления, сопровождаемые цоканьем языка, сдерживаемый, а потому, особо весёлый смех.

- С бараном не справился…. Мужчина-горец….

- Я вот, мимо как раз проходил….

- Да и я от начала всё своими глазами видела…

- Ахмат отворил гараж, а баран в уголочке лежит смирнёхонько…. Хоть и животина бессловесная, а сердце-то не обманешь…. Почуял, знать, смертушку, вот и смирился перед неизбежностью. А как там развязался…? Пацан всё травкой прикармливал, с длиннющим ножом. Сердобольный такой. Он, видать, и высвободил. Некому более. Ахмат, ясное дело, и не подозревал, что скотина не связана; подходит, значит, а тот возьми, да отпрыгни в противоположный угол. А оттуда, с угла значит этого, да с разбегу, как долбанёт нежданно рогами в самую голову, прямо в лицо, да по зубам, и давай дёру. Парк то, вот, рядом. Попробуй, отыщи его там сейчас.

- Глаза-то целы? Хорошо, что хоть глаза не повышибал. Шутка ли…. Рогами, да по голове с разгону…. Да со всей дури…. Как не убил?

II

- Что это у тебя с рукой…? -  слышу тревожный голос своей няньки, старой нумибийки.

Её широкое лицо сплошь покрыто мелкими капельками росы. Капельки срываются с обвисших щёк, падают мне на грудь, на глаза и губы. Дождик…. Глаза встречаются с глазами.

- Я не умру? – шепчу остывающим  сердцем….

- Не умрёшь, - твёрдо говорит стоящий рядом отец, верховный жрец храма Мардука, величественного святилища Вавилона. – Жертва принята. Смилостивились боги. Спи.