Пашка Бурэ

I

- Ты ли это, Шустрик! Ей Богу, глазам своим не верю… Ведь надо же… Столько зим, столько лет, а все такой же малоизменившийся. Шустрик настороженно всматривается в худосочного мужичка лет пятидесяти, плохо выбритого, со следами испитости на лице и одетого совсем по простому, зябко пожимает плечами, и видно, что никак не может вспомнить.

- Да ты че..! – горячится последний, крепко пожимая руку, пританцовывая, наступая на него всею тщедушною натурою, - неужто никак признать не можешь? В одном дворе пацанами… Где культтовары, в девяностоквартирном… Помнишь..? Забыл что ли..? Ты еще тогда за молоком… А я тебе по бидону из рогатки пульнул. Попортил посудину, кусок эмали отбил… Ну… Вспомнил..? Мать твоя за мною по дворам гонялась, ухи хотела порвать. Шустрик – седеющий мужчина, примерно того же возраста, что и его, так называемый, назойливый товарищ детства, морщит лоб, мучительно что-то вспоминает, пытается потихоничку высвободить запатевшую ладонь из дружеских объятий нежданного приятеля. Одетый в очень даже приличный светло-серый костюм, при галстуке, в бежевого цвета лакированных туфлях, Шустриков Демьян Никанорович, а по детству – Димка Шустрик, своим солидным представительным видом контрастно выделялся от своего тщедушного товарища. Значительно выше ростом, с довольно заметным возрастным брюшком, с кожаным портфелем, он выглядит начальником, никак не ниже какого-нибудь главка или директора продуктового магазина. Прозвище, которым его некогда окрестили, ныне, уж точно, мало подходило к его степенной натуре. А тут… Уличного вида тип, с манерами старого босяка, да еще во весь голос: - Ты ли это, Шустрик..! От такой неожиданности он даже заозерался: не услышал ли кто из случайно проходящих знакомых. Ведь черте что могут представить… Чувство досады промелькнуло на его гладко выбритом лице, едва заметно, и тут же спряталось за складочкой двойного подбородка, как это иногда случается у людей весьма даже воспитанных. Наконец-то высвободив руку и отступив на шаг назад он, с нарочистым любопытством, глядит на мужичка, и, наконец, кажется вспоминает, но вовсе не потому, что действительно узнает, а лишь бы поскорее отделаться от столь не желанного и настырного гражданина.

А-а-а-а..! – Тянет Демьян Никанорович, - кажется что-то припоминаю… Припоминаю что-то такое… Столько времени… Детство, юность… Такая пора… А мы все в хлопотах, суетах… А жизнь… Вот она… Так и пролетает.

Еще раз мельком пробежав по осклабевшейся небритой физиономии, он действительно, и совершенно неожиданно для себя узнает Пашку Занозу, проживающего некогда с ним в одном доме, из третьего подъезда. По враз изменившемуся лицу Шустрика Заноза сразу же понял, что его, наконец-то, тот признал, и что просто так уже не отделается. Осклабившись еще выразительней, от чего выказались два ряда железных зубов, он дружески хлопает Демьяна Никаноровича по плечу, так, как это встречается при неожиданной и радостной встрече старинных друзей или добрых знакомых.

- Ну вот, видишь..! Узнал, подлец, все-таки, - почти орет он, активно жестикулируя руками, выкривляя рожи и пританцовывая, как это завсегда случается у людей пристрастных к спиртному. А я все гляжу – неужто сам Шустрик с портфелем вышагивает..? Ведь точно, Шустрик..! Начальствинен, начальствинен… Как тут пройти просто так мимо, не поздоровкавшись, не высказав своего почтения… Такой человек..! Ведь куда ближе… считай, с самого пацанячьего возрасту друг дружку знаем; сколько разов мутузились… Богато живешь небось – неприлично громко трещит Заноза, вторично ловя и сжимая ладонь, кивая на показавшиеся из под манжета рубашки дорогие часы в разноцветного золота браслете. Вроде знатные котлы… Куча бабок. Где надыбал..?

От подобного разговора Демьян Никанорович слегка бледнеет, опять озирается по сторонам, молниеносно соображая про себя: - и угораздило же, вот так, средь белого дня встретить этого типа. Теперь, уж точно, пристанет со всякими глупостями. И что останавливался..? Нет бы сделать вид, что и духом не знаю, не ведаю. Незнаком и все… Нет же… Идиот..! Маху дал… Убраться бы поскорее в сторону куда; что подумает кто, увидя на центральной улице в обнимку с таким субъектом. Как бы прочитав его мысли, Пашка, удерживая ладонь в дружеском пожатии, иронически сощурив желтый кошачий глаз, неожиданно сам предлагает отойти куда в стороночку, что бы не смущать честных граждан, так как в этот счастливый день сама Фортуна их, старинных корешей, свела, и не просто так, а для обоюдного удовольствия и совместной к тому пользе. От подобной витиеватой фразы у Демьяна Никаноровича почему-то засосало под ложечкой, как это случалось разве что в далеком детстве и в придверии драки, а вернее, что его сейчас будут бить, во рту пересохло, по лицу побежали мурашки, а в глазах зарябило. Быстрее молнии промелькнуло: - От такого все можно ожидать. Ему и безобразный скандал учинить – раз плюнуть, и ножичком пырнуть с улыбкой… Первым его порывом было кинуться бежать. Бежать куда подальше, не взирая на свой почтенный возраст и солидное положение. С ним, кажется, даже случилось подобие короткого психического обморока, сопровождаемого видением, где он, как бы со стороны, увидел себя, но почему-то в пацанячьей школьной форме, улепетывающего во все лопатки от Пашки Занозы, лихо скачущего за ним, молчаливо сопящего за спиной, от чего еще более страшного. Вот и сейчас, глядя в лицо, кажется, совершенно изменившееся, но все равно такое знакомое, в лицо ухмыляющегося Пашки, он со всею очевидностью понял, что, как и тогда, он в полной его власти и что ничто в этом мире не изменилось, не смотря за дальностью лет. Ни его материальное положение, ни должность заместителя начальника общепитовского треста совершенно ничего не значат для таких, как этот уголовник, которому все это до одного места, и для которого он – уважаемый человек, так и остался просто Демкой Шустриком.

II

В подвале хрущевской девяностоквартирной четырехэтажки, под самым первым пролетом лестничного марша, в молюсенькой коморке с косым потолком, в обстановке секретности собиралась честная компания дворовых хулиганов, которыми так считали нигде не работающие бдительные тетеньки и въедливые бабульки, но которые на самом деле, были нормальными пацанами. Пацаны метали буру, курили блатную Приму, жутко сквернословили по поводу и просто так, а от табачной горечи в затяжку и не в затяжку бесконечно сплевывали прямо под ноги на бетонный пол. Самодельная керосиновая лампа, сооруженная из консервной банки, подвешенная на проволоке к ржавой арматурине страшно коптила, роняла тусклый желтый свет на грязные стены, сплошь измулеванными срамными картинками с одними и теми же похабными сюжетами. Зловоние, исходящее от дохлой кошки, прикрытой некогда, с глаз долой, картонной коробкой пытались не замечать, хотя, сей очевидный факт еще более способствовал обильному слюновыделению. Убрать же, догрызаемый червями труп животного, каждому уважающему себя фраеру было западло, и потому все стоически терпели, усилено сосали сигареты, перебивая зловоние дымом ядреного табака.

Маруха – старший из пацанов, которому исполнилось уже пятнадцать, в игре не участвовал, с нескрываемым презрением ронял взгляд на кон, где лежали три рванных с мелочью, с остервенением грыз семечки, а в адрес играющих делал колкие замечания.

- Кто так тасует карту..? Одна чернота поперла, хрести, да пики… Гринька..! Дай Глисту от меня в глаз. Он мухлевщик, у него валета бубновая под газетой затырена.

- Где валета? – визжит Глист, вылупляя до предела белесые глаза. Не ныкал я никакого валета… Это она сама так выпалась, когда тасовал…

- Вот за то и надо тебе дать в глаз, что посеял – басит Маруха, смачно сплевывая в сторону картонной коробки. Не умеешь раздавать – нечего браться. И что у вас за мода играть так – ехидничает он. Бздуны несчастные… Череп..! Что ты все махаешь, как последний  лох..? Только и знаешь, что скидываешь и скидываешь… Никакого риску… На банке паршивый трояк с медью, а они от страха трясутся, как за корову. Вам только в дурачка на интерес шпилиться или в подкидного, а не в буру… Еще раз харкнув в сторону дохлой кошки, скорчив презрительную мину, Маруха нехотя встает с разбитого деревянного ящика и, никому не сказав и слова, гордо удаляется.

- Нашелся тут, надзиратель – вполголоса бубнит ему вслед распсихованный Тимка, по кличке Глист, прозванный так за свою изумительную худобу при значительном росте и вертлявость. У меня, может быть, есть настоящие старинные серебряные рубли с царем, какие ему и не снились. А он: - Бздуны… Сам, небось, не сел играть,- ставка по полтиннику… Гриня!- Обращается он к Фимке Гриневичу – малому лет тринадцати, с умными и проницательными глазами, книголюбу и самому из всех всезнающему. Это он тебя испужался играть. Потому и сидел такой психованный. В прошлый раз помнишь, как ты его разул в секу. И слез сдержать не смог. Сам видел. Знаю я, как в глаз что-то попало… А я и в жисти не имел привычки в карты мухлевать.

Пашка Заноза – второгодник и дебошир, авторитет среди пацанов, которого и уважали и побаивались, неожиданно сгребает все к5арты, складывает в колоду и начинает пересчитывать.

- А куда подевался червонный туз?

- Как куда подевался? – переспрашивает его Черенок – пацан огненно-рыжего цвета волос, скуластый, малого роста и жилистый, как муравей. Никуда он не мог подеваться. Только сейчас Гринька им бился.

- Не бился я,- поправляет его Гриня,- а скидывал из-за перебора.

Заноза вторично перекладывает грязные и засаленные карты с обтрепанными углами, с нехорошим прищуром косится на Демку Шустрика, который, в свою очередь, начинает ерзать на старом ведре, опрокинутом вверх дном, неестественно вытянув шею, пытается прикурить от горящего фитиля лампы, висящей над самой его головой. Свет гаснет, следом слышится звон разбивающегося о каменный пол пузырька с керосином.

- Эх ты – раззява… Возмущенно шипит Гринька, так, как будто бы боится, что его кто услышит из посторонних. В абсолютной темноте пытаются нащупать коробок спичек.

- Куда спички-то подевались? Так же в полголоса пищит Глист, шаря по ящику, натыкаясь на чьи-то руки.

- Зачем тебе спички, - слышится чей-то тревожный голос. Офигели что ли..! Щас так полыхнет, что и выскочить не успеем, погорим зараз…

- Пацаны! Выкрадаемся потихаря, как есть, пока не погорели нафиг.

- Ты че толкаешься, гад, - слышится срывающийся на петушиный голос Глиста.

- Ничего я не толкаюсь, - оправдывается Веник, - сам на четвереньках ползаешь…

- Да не наступай ты мне на руки, скотина, - еще более того возмущается Тимка. Не видишь что ли, что шапку ищу… Шапка свалилась… На голову еще залезь верхом…

- А-а-а-а!- уже истошно визжит Глист. Я кажется дохлую кошку… Я в дохлую кошку руками влез..!

- Глист! Не подходи ко мне..! -  орет Гринька. Куда ты лапаешь, скотина..! Вонючими руками… Не трогай, урод, меня своими погаными руками; убери свои грабли… Ты видел сколько червяков и микробов на этой кошке?

- Ну Шустрик… Я тебе припомню… Я тебе устрою козью харю.- мстительно тянет Пашка, двигаясь на ощупь вдоль стены. Выберемся наружу, схлопочешь у меня по сопатке в обе ноздри за свои шуточки.

Кое-как, выбравшись из подвала, со стороны парадной двери подъезда, которые, как правило, во всех домах забиты наглухо, все враз замолкают, чтобы никто из жильцов не засек.

- А где же Шустрик? – спрашивает Заноза. Когда это он успел смыться?

- Да здесь он был…- намеренно басит самый младший из пацанов, двенадцатилетний Санька Веник,- только сейчас видел. Наверное во двор выскочил на свежий воздух.

- Вот гад, убег… Ну ты у меня впоймаешь – грозится Пашка.

- А где деньги, что на кону..? – вспоминает кто-то. Кто деньги… Пацаны! Кто бабки с банка забрал?

- А никто и не брал. Так и остался на ящике – утвердительно говорит Черенок. Подождите, я мигом… Домой за фонариком сбегаю.

Под мерное зуканье жучка, в свете постоянно затухающей лампочки, всей компанией опять спускаются в злополучный подвал, чтобы, не дай Бог, никто не подумал, что именно он под шумок слямзил деньги. Первое, что бросается в глаза, это кошка с оскаленными зубами и островками шерсти, она валялась  прямо посредине каморки. От страшного и нестерпимого зловония, усиленного запахом керосина, дышать было просто невозможно. Все, почему-то, посмотрели на Тимку Глиста, а  Черенок сначала произвел странные звуки, но не сдержавшись засмеялся уже в открытую.

- Что ты ржешь, как придурок? Небось ты ее из коробки вытряхнул, гад.- чуть ни плачет Глист.

На перевернутом ящике, среди разбросанных карт, кроме смятой пачки примы и пятнадцати копеек монеткой больше ничего не было. Рядом, на полу, почерневшем от плевания у перевернутого ведра лежал червонный туз. Смятая жестяная банка от фонаря валялась в самом углу. Видно, что в суматохе на нее кто-то наступил. Три рубля с полтиной испарились. Недоуменно посмотрев друг на друга, каждый, как по команде, стал выворачивать свои карманы, в доказательство, что это не он.

- Пацаны! – горячится Пашка Заноза, -  что за базар… Устроили позорный шмон друг перед другом. Как есть, кроме Шустрика никто не мог их слямзить. Его это дело рук. Я не я, если харю ему не раскровяню. Сначала туза под задницей заныкал, а потом почуял, что я его просек, как бы невзначай, керосинку уронил. Он филки стырил. Я не я…

- Прежде чем так говорить, а тем более бить – говорит самый умный Фимка Гриневич, - нужно доказать, что это именно он. У тебя есть доказательства? Чем ты можешь подтвердить, что это Демка их спер?

- А зачем же тогда смылся, если не он – язвительно парирует Заноза, - зачем тикать, если не виноват.

- От страха и убег, что чуть всех не спалил – убедительно говорит законолюбивый Гриня. Если бы керосин полыхнул, да в такой тесноте враз бы скочурились. Так бы и валялись вместе с дохлой кошкой, пока червяками не покрылись.

- Мало я его лупил, козла, - не унимается Заноза. Ты вот защищаешь, а он… А он нас всех за три рубля продает, если ему будет выгодно. Гнилой пацан. Я не я, если ему харю не раскровяню.

III

Демке здорово повезло. Демка заболел ангиной, никуда не выходил из дома, а из-за отсутствия голоса, как выразилась его мамаша: к телефону подойти конечно может, но разговаривать не будет, так как врач категорически запретил. Дерзкий Пашка вежливо попросил ее передать ему трубку, после чего произвел губами звук задницы с приставкой:- Козел. Пацаны ждали разъяснений, время работало на Шустрика. Через неделю он показался во дворе; бледный с шерстяным вязанным шарфом замотанным на шее, заозирался по сторонам, а увидя стайку ребят в самом конце дома у входа на детскую площадку, махая руками, как ни в чем не бывало, направился в их сторону.

- Гля..! Кажись сам Шустрик вышагивает, - тянет нараспев Баца, - к нам вышагивает.

- Где Шустрик..? – удивленно переспрашивает Черенок, от неожиданности опрокидывая стоящий рядом школьный портфель.

- А вот он идет… Радостный такой идет, аж светится. Выздоровел…

Широко улыбаясь, Шустрик совершенно непринужденно здоровается с пацанами, лезет в карман пальто и вытаскивает новую пачку трезора. Открыв ее, протягивает сначала Марухе. Тот вопросительно смотрит на пацанов, лениво вытряхивает сразу две сигареты, одну из которых закладывает за ухо, а другую закуривает, щелкает по коробочке пальцем и, отдав обратно как бы нехотя, справляется: где пропадал столько времени? Братва волноваться стала, нервничает братва. Разговоры всякие водит самые нехорошие. Разобраться бы надобно… Говорят вроде бы деньжата какие-то пропали. Так, мелочишко… А интересно все же… Не дохлая же кошка их стыбрила..? Мы и так и этак кумекали… Бывает, конечно всякое… Может ты что знаешь о том..? Разъясни обстановочку…

- О чем это ты, Маруха? – еще сильнее бледнеет Шустрик. Я и не думал никаких денег тыбрить. Все гроши, что были на кону до последней копеечки у меня. А где же им еще быть..? Забыл что ли, как я хотел их поменять на свой пятерик? За всех ставку хотел сделать, чтобы не путалось кто сколько должен… А тут лампа… Маруха вопросительно смотрит на Тимку. Тот тощей рукой скребет белобрысый затылок, что-то вспоминает, не совсем уверенно говорит: - По честному, что-то действительно было, что-то припоминаю такое. Были, вроде, какие-то такие разговоры… А как там..?

- А ты у Паши Занозы проверь – справившись с растерянностью, уже совершенно уверено говорит Шустрик, неопределенно указывая куда-то рукою. Спроси у Занозы… Он собственноручно отдал их мне для обмену на пятерик. Вы что позабывали что ли все с испугу..? Повесили керосинку на соплях… Он свались мне прямо на голову. Хорошее, что не полыхнуло… Облило всего керосином, глаза чуть не выело. А если бы загорелся..? Сначала снегом харю оттирал, а потом бежал до дому, как ужаленный. Шустрик, обиженно поджав нижнюю губу, лезет в карман, достает бумажку в пять рублей, протягивает Марухе.

- А я здесь при каких понтах..? – кривится Маруха,- меня в вашей шобле и небыло на то время. Вам не в карты, а в шашки-стрелялки шпилиться. Тоже мне… Вон, Глисту и отдай в чисты рученьки, как особо пострадавшему. Игроки хреновы. В классики сначала научитесь с бабами скакать на асфальте.

- Глист! – обращается он к Тимке. А Глист..? А, что это ты… Обшмалялся что ли..? Или так со страху… Ты чего вместо шапки стал кошку дохлую на голову напяливать?

- Не напяливал я никакой дохлой кошки – истерично визжит Тимка. Кто тебе такое набрехал? Я шапку на полу в темноте искал, когда впопыхах свалилась. Спроси Гриню.

- Во-во…-скалится Маруха,- а кошка вылезла из укромного уголочка, где дрыхла и думает, что это там на пол упало..? И к тебе на ручки… Знала ведь к кому… Это мы нифига в темноте не видим. А кошки все, как днем зрят.

- Ничего она не вылазила и не видит… Потому что дохлая… - психует Глист. Это ты, Шустрик, все так сделал… Это ты улепетывал и своими копытами коробку перевернул. Кошка и выпала… На нее надо дусту насыпать, как следует от червяков.

- Кого я вижу! – раздается голос Пашки. Держа в одной руке сетку с двумя бутылками кефира, а в другой – уже надкусанную булку серого хлеба, он энергично подходит к пацанам весело ржущих от едких реплик Марухи в адрес уже совершенно распсихованного Тимки.

- Слушай, Заноза – переключается на него Маруха,- ты чего это на пацана наговорил..? Сам же ему отдал филки с кона… На обмен. Пашка растерянно моргает своими желтыми глазами, что-то вспоминает, потом в упор смотрит на Шустрика, который, как ни в чем не бывало, улыбаясь, протягивает ему руку, что бы поздороваться.

- А туза… А туза кто сныкал под задницей..? Я, что ли..? – щурится по уркагански Заноза, наступая на Шустрика грудью, готовый вот-вот дать оплеуху, не отвечая на прямой вопрос Марухи.

- Какого такого туза? – делает удивленное лицо Демка.

- Того пикового туза, - медленно наступает Пашка, из-за которого ты керосинку задул, а потом и вовсе нечаянно уронил, чтобы смыться от расправы. Потому и деньги с банка стырил, как бы на обмен. Чтобы из пацанов никто не жилил. Что, не так..?

- А ты докажи наперво, докажи… Я тоже так могу напридумывать. Докажи сначала, а потом приставай,- плаксиво тянет Шустрик. Скажи ты ему, Маруха…

- Слушай, Заноза! У тебя есть доказательства? Ты его впоймал с картою, впоймал с поличным? Вот видишь… И денежки он сам, заметь, сам, без всякого напоминания, по честному вернул. Можно сказать для вас же и сохранил, как есть. А если есть желание, если хотите постукаться, то пожалуйста, стукайтесь, но только по честному. Ты вон, как я погляжу, здоровенький, кефир пьешь, хлеб жуешь. А Демка… Демка только что после гриппу, с горлом перемотанным, весь еще хворый и зеленый. Никак сейчас нельзя стукаться, не по честному… Усек…

IV

Пашке Занозе не везло по жизни, и не везло конкретно. И совсем не потому, что он был уж таким испорченным и отпетым хулиганом. Был как и все дворовые пацаны его возраста под влиянием улицы, курящим, напущено блатным, приобщенного ко многому запрещенному. Так же ахал из самодельного поджига, имел литую свингашку, а то и бандитский кастет, мечтал о настоящей финке. Хотя в то же время страстно, почти неистово увлекался собиранием марок и старинных монет, разводил аквариумных рыбок, хомяков, морских свинок и голубей, мучительно терзал струны дешевенькой гитары музыкальной фабрики имени Урицкого, мечтая о Музиме. В общем, сиремился к самому возвышенному. Все, как все, многое многим сходило с рук, а вот ему не везло. Не везло с днем рождения, которое случилось тринадцатого февраля, да еще в понедельник. Не везло с отцом, который, конечно, как-то был причастен к появлению его на Божий свет, но о котором он не имел и малейшего представления. Не везло с матерью, женщиной измордованной жизнью, работающей уборщицей в конторе какого-то строительного треста, от невзгод выпивающей. Не везло в школе и не только из-за успеваемости, сколько из-за буйного вольнолюбивого нрава, бойцового характера. Исключили Пашку из его первой и последней «академии» за то, что во время большой перемены, из чисто хулиганских побуждений, а может и на спор, сходил по большому, а по простому, накакал на каменном подоконнике спортивного зала, расположенном довольно высоко от пола, и все это накрыл фетровой шляпой преподавателя физкультуры, по кличке Кубометр, данное ему с незапамятных времен за малый рост, но очень широкие плечи. Кто-то сдал. Скандалище случился грандиозный, чуть ли не политический. Ко всем общественным нагрузкам, Кубометр был еще и партогром школы. По спортивному подпрыгнув, как это делают баскетболисты, он ловко стащил свою шляпу с высоченного подоконника, неожиданно обляпался с головы до ног. В горячах в таком виде побежал в учительскую, ища видно сочувствий. Но все, кто там находился, конечно, возмутившись: «какой ужас!», быстро разбежались, оставив несчастного коллегу один на один с его бедой. Пашку поволокли сначала к суровому директору, а потом и в детскую комнату милиции, где особо заинтересовались не столько самим фактом, из ряда вон выходящем, сколько: кто науськал? Пашка стоял на своем: - Приспичило животом, а кто-то снаружи ножкой стула запер двери.

- А почему же ни в какой уголок сходил..?- поджимал инспектор, - а, как птица, на высоченный подоконник на..рал, да в шляпу..?

В общем, выперли Пашку из школы с треском. Выдали, правда, фиктивную бумажку о семиклассном образовании, определили в ФЗУ. Там ему конкретно и категорически сразу не понравилось, и он вообще перестал в училище наведываться. Знакомый матери - прораб, взял к себе на стройку учеником электромонтера – лампочки вкручивать, вешать выключатели. Но вскоре подученный штукатурами – алкашами, Заноза притырил в строительном мусоре полную коробку с электросчетчиками, с чем и благополучно поймался – выперли. Не везло Пашке фатально. Все, как все, воруют, тыбрят ежедневно и поголовно, а его на первой же покраже застукали. Хорошо, что по блату со стройки просто выгнали, легко отделался. Могли и в детскую трудовую колонию определить. В общем, понесло Занозу по буеракам, по мутным волнам жизни. А тут пацаны, от делать нечего, обнесли кладовку недавно переехавших на жительство из Москвы мужа и жены Никитиных. По всей вероятности, сам Никитин ранее имел какое-то касательство к театру. Был он человеком весьма уже в возрасте, имел интеллигентный вид, казался крайне чудаковатым. Проходя задними дворами, мог неожиданно остановиться перед стайкой пацанов, играющих в перышки или орлянку, воздев руки, торжественно произнести хорошее поставленным голосом: Уважаемые дамы и господа! Глубокочтимые товарищи – достопочтенная публика! начинаем свое фантастическое представление…! После этого скороговоркой повторял нечто подобное, но на разных иностранных языках, производил взмах рукой, доставал из кудрей изумленного хлопца материализовавшийся из воздуха шарик, а то и конфетку, торжественно и с поклоном вручал. Потом, не произнося ни слова, самым солидным образом удалялся, так, как будто ничего и не было. Вот его кладовку пацаны и обнесли. А все из-за красивого навесного замочка – блестящего, с иностранными буковками и мордой пантеры, оскалившей свою пасть. Уж больно сам замочек приглянулся в первую очередь, а не содержание, охраняемой им, кладовки. Не замочек, а настоящее произведение искусства. Им и поразились наперво и от делать нечего, хотя, что там говорить, каждый, уж точно понимал, что может быть за это, если поймают. Демка Шустрик, трясущимися от нервов руками, и сковырнул заграничный замок. Легонько туркнул его торцом полена, он и открылся. Одно, что красивый, а так… Из чистого любопытства заглянули и во внутрь. А там… Среди поломанных старинных стульев, стопок разных журналов, аккуратно перевязанных шпагатом у другой рухляди, деревянный, обвитый полосками железа сундук с выпуклой крышкой, так же перевязанной веревкой. Как в него не заглянуть..? Развязали, открыли крышку и давай рыться всею шоблою. Кто альбом, обтянутый красной замшей листает с дореволюционными фотографиями, где тетки с длинными шеями в шляпочках и кружевах, а дядьки в капиталистических высоких цилиндрах с тростями. Кто жестяные коробочки с гримом рассматривает и не может понять, что это такое. Глист выкопал штукатурку из зеленого с прожилками камня с отбитыми ножками, набитую пожелтевшими письмами на ненашенском языке. Всех больше подфартило Шустрику. В пыльном матерчатом узелке, на который никто не обратил внимание, и который он развязал, стоя у подвального окошка спиною к пацанам, его взору предстали, с ума сойти, пара старинных каменных часов «луковица». Судорожно сунув их в карман, с нарочистым равнодушием предложил все барахло забросить обратно, как есть, а кладовку закрыть.

- Знаете, что за это может быть? – застращал хитрый Шустрик, - если кто прознает… Пацаны побросали все обратно в сундук, захлопнули его и разбежались от греха подальше. Часы, которые тайно от ребят стыбрил Демка, оказались серебряными, швейцарской фирмы Павел Бурэ, но поломанными. Отковырнув заднюю крышечку, увидел на внутренне ее стороне гравированную монографию: Н.Н.Н. с признательностью, цирк Бо-Бо. Не долго думая, Шустрик сбагрил их, каждые по четвертаку, Номику Саакосяну по прозвищу Шнобель, за свой внушительный нос – пацану ушлому и бабковитому, фарцовщику, понимающему толк в подобных штучках. Сказал, что часы достались от деда и что: - вжисть бы не расстался с такой дорогой памятью, если бы ни крайняя нужда в деньгах. А тут, в этом же доме, но в другом подъезде, обворовали аж сразу три клодовки. Утянули садовый опрыскиватель, старый, но вполне годный, велосипед, с десяток банок варенья. Совпало так. С того и началось. Номик, ничего не подозревая, нарисовался в ближайшей часовой мастерской, чтобы привести часы в рабочее состояние, дать им ремонт. Увидя их, часовой мастер задумался, хоть виду и не подал. А дело все в том. Что несколько ранее, не менее года как назад, с этими часами к нему обратился некий гражданин, солидного и интеллигентного обличия с просьбой привести их в порядок. В силу значительной поломки и неимения на данный момент возможности к замене редкой детали, он предложил гражданину повременить, а если есть желание, продать такими как есть, так как питает пристрастие к коллекционированию старинных часов, и готов прилично заплатить, в рамках разумного. Никитин, а это был именно он, весьма вежливо отказался, сославшись, что вещи памятные, согласился подождать сколько нужно, оставил свой номер телефона и адрес проживания. Заподозрив неладное, мастер часы принял «для осмотру». Записал имя и адрес молодого человека, а по уходу клиента, тут же позвонил по оставленному Никитиным номеру. Оказалось, что жена по неведению, вместе с другими отжившими свой срок старыми вещами, отнесла и их, где и положила в сундук в укромном уголке. Номика повязали. Возмутившись самым благородным образом, он указал на Димку Шустрика – Шустрикова Демьяна Никаноровича, как будет значиться потом в официальном протоколе, заявив, что никаких противоправных действий не совершал, ничего и нигде не крал, а купил за свои кровные. Димка, после соответствующей обработки, не без научения пройдошистых родителей, а то и самого следователя, спасая свою шкуру, все, как есть свалил на ни в чем не винного и даже не подозревающего о том Пашку Занозу. Дескать, именно он передал ему их и попросил продать Шнобелю. Подвел же бедного Пашку никелированный заграничный замочек с красивыми иностранными буковками и оскаленной мордой пантеры, который он, в свою очередь, ничего не ведая, выпросил у Тимки Глиста, поменяв на перочинный складной ножичек. Смекнув, чем это грозит для Тимки, его не выдал, а сказал, что нашел поломанный замочек в кустах случайно. Никаких же часов не только Шустрикову не давал, но и с роду в глаза то не видел. Навели справки по поводу всех художеств Занозы, в том числе и попытки кражи счетчиков. Все вспомнили. И загремел Пашка в соответствии с полнотой содеянного прямиком в детскую трудовую колонию особого режима, а оттуда по тюрьмам да ссылкам на всю оставшуюся жизнь из-за своего фатального невезения.

V

Свернув с улицы Лермонтова на Пушкина, Павел Сергеевич, по прозвищу Заноза с Шустриковым Демьяном пошли по ней вверх, в сторону утопающего в зелени скверика, расположенного прямо напротив Дома Советов, самого архитектурно величественного здания в городе. За время всего пути Пашка неустанно и возбужденно трещал, махал руками, да так активно, что многие действительно на них оборачивались, а некоторые даже в недоумении пожимали плечами. И было чему… Представьте себе элегантно одетого в дорогой серый костюм гражданина, в модных, со вкусом подобранных галстуке и туфлях, крокодиловым портфелем, по всему внешнему виду начальственного, под изтатуированную синими звездами ручку с недобритым хмырем, явно протокольной внешности, развязанного и положительно не совсем трезвого. Представьте себе этакую парочку, совершенно контрастирующих друг к другу товарищей, один из которых, махая руками, как бы что-то доказывает, не стесняясь в выражениях, а другой, все убыстряя шаг и нервно озираясь, пытается во что бы то ни стало куда-нибудь улизнуть или провалиться сквозь землю. Что тут можно подумать..?

И действительно… Внутри у Демьяна Шустрикова сделался такой кавардак, что от стыда впору и сквозь землю провалиться.

- Я как откинулся со своей последней ходки – громогласно гудит Заноза, не выпуская изо рта курящейся папиросы, удерживаемой на краюшке нижней губы черт знает как,- решил, все, баста. Пора и на покой, в тихую гавань. И возраст не тот, и здоровье, скажу тебе, не то, что прежде. Помнишь, как раньше… Одним ударом с копыт сбивал и тех, кому сам по плечо. Как ни крути ни верти, а всему приходит свой конец. Кто от смертушки то убег..? А тут еще Наташку встретил. Помнишь, Натаху то, с девяностоквартирного..? Из шестого подъезда над цветочным магазином… Видная дама получилась, степенная. Нравилась мне она в пацанячестве, шибко нравилась. Специально нашими дворами прошел. Она меня, ясное дело, и вовсе не признала; мельком зыркнула и занырнула в свой подъезд. Я сначала и сам засумневался: не уж то Натуха? А как зыркнула, то враз и проявилось. Точно, Пасюркина Наташка. Только по комплекции никак не меньше втрое будет от прежней… В груди так все и всколыхнулось. Ведь надо же как устроены человеки. Почитай почти тридцать пять лет прошло с тех пор, как с ней за гаражом в сирени целовался, а на всю жизнь запомнилось. Многое что из памяти выпало, а такая, кажется чепуха, запомнилась. А все потому, думаю я, что в первый раз… Потому и памятно. Вот, что я тебе скажу. И к нарам можно свою привычку иметь, когда окроме их ничего мягче не представилось. И с подлостью можно свыкнуться, став на всю жизнь подлецом.

- Послушай, Паша – в полголоса перебивает его Демьян Никифорович, робко озираясь по сторонам. – Я искренне… Поверь мне, искренне рад видеть тебя. Но… Обстоятельства такие… Совершенно не располагаю временем; давай сейчас назначимся где-нибудь, и встретимся, как положено. А сейчас… Ну никак нету времени.

Заноза приостанавливается, смачно выплевывает прямо под ноги изжеванную потухшую папиросу и, прищурив свои кошачьи глаза, точно так, как это делал еще в таком далеком детстве, что было признаком, не предвещавшим ничего хорошего, медленно, как сквозь зубы цедит.

- Значит говоришь, что весь, как есть занятый? Не можешь уделить мне времени… А кто им, временем то, располагает? Кто властен над ним, над этим самым временем. Как тебе знать, что есть главное в нем, а что второстепенное? Мне, вот, в Ботайске, когда был в бегах, одна цыганочка встретилась. Не случайно знать… Гадала, значит, на жисть мою лихую и непутевую. И ведь верно угадала… Как по нотам, все правильно поведала. У каждого человека говорит она мне, свои часики внутри тикают. Их некогда завел сам Бог специальным ключиком, который спрятал на зеленой горе, под названием Радость. Завел то завел Он часики, а вот как по ним бежать, да в каку сторону, представил на усмотрение самого человека. Так и сказал: только тогда на все воля божья, если она совпадает с волей человека. И наоборот, на все воля человека, если она совпадает с волей Бога. Иначе – раздрай. Кумекал я, кумекал… Это что же значит такое получается. Бежит каждый по своему циферблату подобно стрелкам часов… Одни стремглав несутся, хотят все успеть, всем насладиться. Другие, вечно отстают и все забывают. Третьи, в перебой и по разному ходят, в зависимости как на то им выгодно: то вперед убегут, то отстанут, то по правильному приспособятся, с постами да молитвами, но до времени… И редко, кто шагает точным ходом, да в нужном направлении, отсчитывая и дни и месяцы и годы, знающие цель своего пути. Твои же часы, говорит она мне, кто-то сбил подлостью. Вот и пошел ты в разнос блуждать, вслепую пошел, не ведая куда, потерял жизненное направление. Хорошие часы были, добротные. Много было в них вложено, туго пружинка заведена. Поломались. Их в честь первого мастера, как и тебя, Пашкою окрестили. Вот ведь какие странные сказки порассказала мне цыганка. Все в одну кучу смешала на рученьку мою глядючи. А я все и гадаю умом своим. Каким это образом она до того дозналася..? Как задумаюсь, аж мурашки по коже. Ведь точно все разъяснила про часики Пашки Бурэ. Как не крути, от них пошел отсчет моего горемычного времени. Кому – кому, а нам то с тобой, Демка, все понятно. Должок за тобой Дема… Старинный должок…

От подобных смутных разговоров, замешанных на явной мистике, у Демьяна Никифоровича в голове что-то щелкнуло, вследствии чего совершился полный переполох, как у нервнобольного, страдающего раздвоением личности.

- Какая такая цыганка..? Время, круги… Что он несет… Нет, он явно сумасшедший, больной белою горячкою. Надо бы под удобным предлогом дать ему денег и как-нибудь побыстрее расстаться, пока что не случилось.

Увидя под ветвистым каштаном скамейку, почти наполовину вросшую в землю,с облупившейся синей краской и не совсем чистую, Заноза поспешил к ней и, не мешкая, сел, развалился самым непринужденным образом. Шустрик озабоченно посмотрел на часы, остался стоять, всем видом показывая, что ему страшно некогда. Глядя на ядовито ухмыляющегося Пашку, подумал, а вернее решил, что нечего играть в кошки – мышки с этаким прожженным типом – уголовником. Нужно прямо, не в бровь, а в глаз, выяснить, что ему конкретно в данный момент надо от меня. Как-то отделаться, что бы его и духу небыло… Нашел с кем квитаться, сволочь… И пятнадцати лет не было. Что в таком возрасте пацаны понимают..? Да и сейчас.. Случись что, каждый свою шкуру выгораживать будет. Любым способом спасать будет, всеми правдами и неправдами. Не случайно все это… у жизни редко случаются случайности. Иначе не мотался бы всю жизнь по тюрьмам и ссылкам, н