Промокашка

 

I

 

Среди всевозможных канцелярских штуковин, придуманных специально для нужд пишущей братии (а их, а их поверьте – легион) каких только финтифлюшек нету. Это только простоватому обывателю, что и письмеца то паршивенького толком не может написать, кажется: вот тебе перо, чернила, да четвертная бумаги – пиши себе на здоровье, что по фантазии в голову взбредет. Ан нет… В этом деле, а особенно у профессионалов, все по серьезному, да так, что – ты мне, брат, не шути… Малейшая деталюшка, булавочка, скрепочка несчастная, кнопочка, пузыречек с тальком, играет свою незаметную роль. А как же иначе… Перо – пером, а без карандашика с резиночкой, без перочинного ножичка с острейшим лезвием, без кисточки, клея и прочего обойтись ли? Возьмите, к примеру, шильце… Ведь, кажется, экая немудреная штуковина – безделица, это шильце… Чепуха-чепухой… А вот… Попробуйте-ка чем иным дырочку в нужном месте пробуравить, да аккуратненько, чтобы ненароком не уколоться или чего другого не попортить. И не найдете ведь… Не гвоздичком же каким… Или без ножниц… Можно ли без разных, по фасону устроенных, ножниц, пинцетиков, пилочек, сургучиков, чем опечатывают бумаги, точилочек для карандашиков, линеечек, и прочего обойтись ли? Возьмите, к примеру, шильце… Ведь кажется – экая штуковина – безделица это шильце… Чепуха чепухой… А вот… Попробуйте-ка чем иным дырочку в нужном вам месте пробуравить, да аккуратненько, чтобы ненароком не уколоться или чего другого не попортить. И не найдёте ведь… Не гвоздичком же каким… Или без ножниц… Можно ли без родных, по фасону устроенных, ножниц, пинцетиков, пилочек, сургучиков, чем опечатывают бумаги, точилочек для карандашиков, линеечек, и прочего обойтись настоящему писателю, надумавшему написать, ни какой-то там малюсенький рассказик, в котором, прочти первые четыре строчки и все без того уже ясно, а замахнувшемуся аж на роман? ... Или, относительно другого предмета, который и предметом то совестно назвать. И ведь, действительно… Что есть из себя эта самая промокашка? Вот спросите у кого: что это за такая бумаженция хлипкая, которой и цены то не составить, в силу ее незначительности. Плюнь и размажь… Ну какая может быть ее роль в столь значимых делах коими является литература и всякого рода ей сопутствующая писанина? Угадали?.. А вот и не угадали… – А почему? – спросите вы. Да все потому, что слишком пренебрежительно, все мы, относимся к кажущимся мелочам, которые, на самом деле вовсе и не мелочи, так как именно посредством их и вершится придуманное нами великое. Да, да! То великое, представившееся нам таковым, которое, по сути, может и не является оным, в силу ограниченной своей величины. Ибо… Что может быть сравнимым по величию с Вселенной? Уразумели?.. Но все же… Заострим свой мысленный взор на всем известной нам промокашке – бумаге вечно жаждущей; раскроем всезнающие словари, проникнемся неиссякаемой их мудростью удивимся.

 

II

 

Промокашка (когда новая) – выутюженная бледно-лиловая или розовато-сизая бумажка, с виду, нежнейшее и незапятнанное существо, роль которой есть быть козлицею отпущения за весь род канцелярский, за всю братию пишущую. Спросите любого бумагомараку, этакого неутомимого придумщика всякой чепухи, борзо строчащего чернилами, из под пера которого, так и брызжут буковки, складывающиеся в мудреные слова; спросите его, возможно ли ему хоть как то обойтись без услуг этой самой промокашки, так презираемой всеми за свой вечно неопрятный вид? Да ни вжисть!.. Представьте себе, на что бы походили эти торопливо исписанные строки, составленные из невозможных каракуль, в которых и без того затруднительно что-либо разобрать, когда бы они еще и расплылись своими фиолетовыми руслами, подобно полноводным ручьям, явив взору полнейшую чернильную неразбериху… Представили?.. А ошибочки… Уж они непременно, как-то, случаются даже у первейшего грамотея , знающего, кажется все правила написания назубок. Их, не просто нужно выскоблить острейшим специальным ножичком, но и аккуратнейшим образом, за место неправильных вписать какие нужные, т. е. правильные. И чтобы, ни-ни, чтобы и комар носа не подточил. Скорейшим образом промокнуть специальною бумажкою дабы новенькие буковки не успели потучнеть своими натурами, что непременно случается в тех местах бумаги, которые взрыхлены ножичком да стирательной резиночкой. Когда на промокашке не остается и единого незапятнанного местечка, ее без сожаления скомкав, выбрасывают в мусорную корзину вон. А зря… За каторжные труды могли бы и поблагодарить. Родоначальница, от коей пошли не только разовые салфетки, так радующие глаз своею беспорочной белизною, но и бесчисленное количество бумаг туалетных в элегантнейших рулончиках достойна и лучшей участи. – Фу – скажут некоторые псевдо моралисты, – чистоплюи чертовы, брезгливо выкраивая губки, – как это невежественно, не культурно и не эстетично, в конце концов.

В порядочном обществе о таких вещах, так и вообще вслух не говорят. – Как знать, как знать… Отпечатки отпечаткам рознь. Залихватски выкрученные арабески на государевых бумагах М Протоколах доверия, Доверительных грамотах, пусть и зеркально оттиснутые малахитовым пресс-папье на той же промокательной бумаге, не есть ли ценнейшие автографы для матушки истории? – Возможно, возможно, – задумчиво ответят некоторые, в коих вечно бурлит дух мятежный. – Бархатистая поверхность фирменного туалетного рулончика с нежнейшими тиснеными узорами, пропитанная тончайшими духами самой Франции не наводит ли уединившегося и созерцающего оную прелесть к мыслям и чувствам возвышенным, сходными с поэзиями и музыками? Каллиграфические, оттиснутые золотом буковки, повествующие об особой прочности чудо бумаги не вселяют ли доброго доверия, не гарантируют ли замечтавшемуся, что в самый ответственейший момент он не вляпается куда не  надо?.. Это вам не какая то там промокашка, натянутая на округлое основание дорогого письменного прибора с оттисками, гарантирующими доверие, которым, порою, изначально никто и не думал доверять. Усекли разницу?.. Одно дело, когда все государство вляпалось, черт знает куда, с самыми наипечальнейшими для себя последствиями, но касательные, исключительно, простого народа, другое дело, когда собственно-родный чиновничий пальчик, ухоженный, без единой мозольки, заусенции и царапинки провалился по самое нехочу. – Американцы, практичный все же народ, скажу я вам, это американцы придумали такую универсальную компактную машинку, которая научена использованные туалетные бумажки выстраивать, сушить отглаживать, и выдавать на гора, как новые, смотанные к тому же в элегантнейшие рулончики. Технология совершенно безотходная; можно сказать уникальная технология. С одной стороны готовая к сангигиеническому употреблению продукция, с другой – высококалорийное экологически чистое удобрение для контактных растений с приятнейшим запахом фирменного одеколона «Шипр», технологию которого ихние шпионы некогда сперли у советов. А все из-за элементарнейшего разгильдяйства нашего сотрудника, ответственного, надо признаться сотрудника, Химбытнаркомпрома Шипровича Давида Самуиловича. Бдительность подвела знаменитого русского парфюмера. А все, будь она неладная промокательная бумажка. Не отнесись к ней так пренебрежительно, американцам и вжисть не составить вещества с подобным запахом, какой у шипра. А враг и не дремал… Спер бумаженцию с оттиском секретной формулы, теперь уже не товарища, гражданина, и, к себе на запад в свою Америку. Давида Самуиловича на пятнадцать лет в исправительные трудовые лагеря, за разглашение собственной государственной тайны, вследствие чего стране был нанесен политический ущерб, как государству не способному сохранять свои секреты. Поспешали, конечно, товарищи чекисты. Более десятилетия лучшие дешифровщики из ихнего ЦРУ бились над сложнейшей формулой, оттиснутой с бумажки в косую линеечку на обыкновенной ученической промокашке; никак не могли взять в толк, что значит 80 ДНТР+10 КО. Не подсоби засланный двойной агент по фамилии Гаврилюк, ни вжисть бы не отгадали. Оказалось все до банальности просто, но мудро. К восьмидесяти процентам технического спирта денатурат прибавит десять процентов ядохимиката с пристранным названием дуст и десять процентов мелкоизмельченной коры осины обыкновенной дают искомый парфюмерный продукт под названием «Шипр» – Одеколона с исключительно мужественным запахом, от которого женщины млеют, закатив глаза, а враги трепещут и драпают в рассыпную, кто куда.

Изготовили пробную партию у себя в Америке. Ни черта не вышло. Оказывается, наш шипр годен не только к наружному, но и ко внутреннему употреблению. В том его самые замечательные и главные свойства, сила, так сказать. От ихнего же, т. е. американского, но изготовленного исключительно по русскому рецепту академика Шипровича при первом же испытании трагический конфуз приключился. Из десяти добровольцев, удалых морпехотинцев, принявших на грудь по самой малости этого зелья пять напрочь и бесповоротно полишились зрения, трое, помимо всего этого, от приключившейся скорополительно болезни, со всеми симптомами белой горячки тронулись еще и крышей, а двоих бедолаг, так вообще спасти не удалось. Дуба врезали. Получается не за зря Давид Самуилович лямку тянул на ленских приисках, золотишка для страны намывал. Шутка ли… Взвод морпехов… Отметил все же империалистическим наймитам, так и заявил военному прокурору, полковнику с несклоняемой фамилией Дрезина, что эту самую промокашечку не по забывчивости позабыл на столе своего кабинета, а из тайных намерений. Молчал же все эти годы, исключительно из-за своей врожденной природной скромности умноженной на патриотический долг и из секретности. Разобрались, конечно. Шипровичу, как участнику трудового фронта соответствующую медаль вытребовали, но тайно; изделию же, названному по его фамилии присвоили знак качества, повысив стоимость продукта аж на одиннадцать копеек. Вот вам и фиолетовая бумажка из ученической тетрадочки в косую линеечку у которой все задом наперед, которую уничижительно обзывают промокашкой. Но, полно об этом. К чему эти туманные аллегории, язвительные намеки, призрачные сравнения, тогда как все мы, в той или иной степени причастны к подобному же; имеем порою жгучие желания коснуться тех предметов, как одушевленных, так и не одушевленных, в коих хоть капелька исключительной избранности заключена. – Ах Рафаэль!.. Ах Тициан!.. – Ну, что вы… Это же Леонардо… Не мне ли его признать. А улыбка… Ах, какая улыбка! Только такой мастер, и я это чувствую, мог посредством обыкновенных красителей и своего гениального таланта сотворить божественное. – Маэстро! – во весь голос и припадочно гудит женщина наинижайшим сопрано, – я восхищена!.. Вы мне подарили крылья, приблизили к небу. О!.. Эти звезды!.. Я все понимаю… Позвольте мне вас расцеловать коллега в самые губы. А эти автографы, визитки, памятные фотографии… Хоть с самого краюшка, на задворках самого заднего плана, но с кем!.. О! Вы знакомы?.. С самим Львовичем!? Как это замечательно, что и я имею честь быть знакомым с вами, пить из одной бутылки этот наиблагороднейший портвейн. Шутка ли… Быть знакомым с самим Львом Львовичем Белодонским. Человечище!.. С ним и министр за руку… Да, что там министр… Говорят и сам губернатор… Страшно и подумать… А это?... Вот здесь, почти рядышком, на фотографии; что-то, кого то, уж больно напоминает? Так вы и с ним знакомы!? Боже ш ты мой! Позвольте, я еще по такому сбегаю за портвейном. Аин момент, и сбегаю. С ума сойти, какой вы человек необыкновенный и знаменитый. Знать самого Белодонского, в обнимку стоять с Егором Курочкиным, чей отец известнейший поэт. Бегу, бегу, бегу… Не уходите… Господом Богом заклинаю, не уходите. Вот ведь что, господа-товарищи сотворяется на белом светушке. На всем и повсюду сплошные отпечатки, как на промокательной бумаге. Иной, благодаря шапочному знакомству так называемыми знаменитостями, порою, и сам умудряется сделаться знаменитым. Да что там!.. Есть и такие, которые посредством мимолетных касательств в толчее кулуаров и курилок с миром славных и сильных, славою своей начинает затмевать подлинных. Вот ведь какой перекос допускает Матушка-Природа. Самородок самородком, но и кусок обыкновенной влажной глины вываленный в золотой пыли, так же имеет право претендовать на оный. Внешне то, чем отличителен?.. А если он еще и приогромных размеров?.. Пообтирается среди див чудных и необыкновенных, впитает в себя, что промокашка от чужих мудростей, провозгласит оную задом наперед, как впиталось, как оттиснулось, гляди и уже среди великих, в самой середочке, в силу тучности натуры своей. Не потому ли у нас всюду главенствуют промокашки – этакие бесплодные канцелярские душонки, снаружи сплошь испещренные чернильными каракулями-циркулярами, внутри же, от бесплодия своего, подобны пустотелому горшку из глины звенящей, чей голос многократно умножен эхом дремучего бора.

Конец.

2013

 

Из путевых записок Иосифа Фабиуса, по прозвищу Непоседливый. (Систематизировано и набело пе-реписано Ульдимиром Правдолюбцем)

 

Кичналь

 

Кичналь – столица независимого государства, расположенного вдоль северо-западных отрогов Большого Кавказского хребта поистине город удивительный.

Пилигримы – неустанные мечтатели, жаждущие от жизни новизны впечатлений, попав в эти горные места ничуточки не сожалели о предпринятом путешествии, полном непредвиденных опасностей, лишений и невзгод; и на самую малую толику не обманулись ожидаемым; бродили по одному из самых зеленых городов мира стайками, широко раскрытыми глазами взирали на достопримечательности, небрежно разбросанные то там, то тут, жадно втягивали ноздрями удивительный прохладной свежести воздух, наполненный благоуханием роз и тончайшим ароматом жарящихся шашлыков, бурно делились впечатлениями: – Да! Город, что надо!.. А горожане… Что за прелестный народ – эти горожане! Таких гостеприимных и улыбчивых людей не сыскать и в целом свете. Щедрая Природа, этих несравненных сказочных мест устроила все так чудно, так мудро, что из всего времени в сутках, на работу оставила самую малость, самую, что ни на есть тютельку. Все же оставшееся – на праздненства и мудры беседования – раздумия, относительно своего великого прошлого, коего следы засвидетельствованы на географических пространствах столь необразимых, столь величественных, что просто дух занимает. И при этом… Посмотрите на горожан… Обратите внимание на эти открытые сияющие радостью лица, на их великолепные одеяния из драгоценного виссона и пурпура, найдете ли вы подобных и в целом мире? А как они танцуют… Как они танцуют!.. Заглядение!.. Зависть берет. Слезы от светлой досады на глазах наворачиваются, что вот так, повторить и близко невозможно. Порою и без всяких сопроводительных музыкальных орудий, коих у этого народа весьма предостаточно, с помощью одних ладош, которыми они нещадно лупят друг об дружку, восторженно вопя и залихватски свистя что есть мочи, производя звуки, кажется из самой души, умудряются такое выделывать – кренделя да всевозможные хореографические штуковины, что у впервые видящего оное, не совсем готового к подобным зрелищам странника просто дух начинает занимать, ноги непроизвольно пускаются в пляс сами по себе. Но и это еще только цветочки. Посмотрели бы вы, что вытворяют настоящие профессионалы – кудесники народного танца, преданные и ревностные охранители древних традиций, истоки которых теряются в смутных глубинах веков.

Посмотрели бы вы, как они яростно машутся саблями и кинжалами над самыми своими головами, в дюйме от макушки бараньей папахи, ничуточки не страшась промахнуться искромечущим  железом, куда не надо, что уж точно, чревато отсекновением какого из членов, а то и самой головы. А как и иначе… Если весь народ умеют такое, то представьте себе тех, кто всецело, до единой капельки отдал себя этому возвышенному ремеслу… Представили?.. Оторопь берет. А потому, не мудрствуя лукаво, (уж, что умеем, то умеем) наипервейшим из всех искусств у кичналян есть танец. И это справедливо. Зачем распыляться по мелочам на что-то иное, на то, что еще в весьма в малозрелищном состоянии, когда можно враз ошеломить и покорить главным. Да как ошеломить!.. Из искренних и чистосердечных побуждений, волеизъявлений самого народа – гордого и свободолюбивого, правители альпийской страны вместе со своим седобровым тамадой постановили: Быть этому искусству во главе самого главного угла к славе и всемерному процветанию республики. А так как подобный жанр из многочисленных жанров искусств, ближе всего сопряжен со спортом по своим интеллектуально-физическим параметрам, то так и статься. Да здравствует спорт! Посовещавшись самую малость порешили: Не жалеть ни средств, ни сил на то, что благословил сам народ; не его ли устами глаголется матка-правда. Зрелищ, зрелищ и еще раз зрелищ! Относительно же остального… На все воля Аллаха. Никаких запретительств и ограничений. Хочется рисовать, лепить, выделывать всякие художества, кто мешает?.. Выделывай, лепи, рисуй, как Бог на душу положил. Снизошла муза, лягнул копытом Пегас – пиши стихи, сочиняй всякие там музыки, но… Держись все же основы фундамента. А оный есть – танец – искусство телодвижения. – Мы не потерпим ренегатов и прочих сомневающихся элементов имеющих целью растления, нашей древнейшей культуры провозгласил на базарной площади города главный министр, отвечающий за духовное здоровье народа, - прочь все то, что излишне напрягает мозги, порождает сомнения, относительно величественности нашего прошлого, лишает бесхитростной и счастливой радости бытия, мудрого веселия. – А потому, в честь Возрождения – знаменательного праздника нашей республики танцуют все! – Крикнул он, враз помолодевшим юношеским голосом, плавно поведя крылатой бровью, искрометно блеснув карим глазом. Яростно кинувшись в самую гущу масс, под зажигательные ритмические рукоплескания стал выплясывать лезгинку, да так огнеметно, самозабвенно – заразительно, что в тут же образовавшийся круг выскочило еще несколько чиновников, рангом чуть пониже, дабы поддержать и подстраховать своего начальника, дать возможность достойно выйти из танца, ибо, взятый им темп, уж слишком был скор, а комплекция танцора, уж больно тучноватой.

– Асс-с-а! – взвизгнул первый из заместителей, крутанувшись в полные три оборота, при этом сохранив равновесие, что вызвало бурю одобрений среди окружающих. – Асс-а-а-а! – гортанно гикнул второй и третий заместители, одновременно, выступая высоко поднятой грудью, вскинув руки, подобно орлиным крыльям, стремительно несясь кругом, да так, что казалось: еще чуть-чуть и они оторвутся от земли, воспарят и улетят в страну грез.

Вот ведь что сотворяет с людьми танец!.. Найти ли во всем свете искусства более магического свойства, чьи чары так благотворно могут воздействовать на души, заставляя их забывать о всем прочем, в коем ростки грусти и печали, побеги сомнений, упреки совести?..

Да, конечно, сыскать… И потому, когда кичнальцам даже не очень весело, не совсем здоровится, и даже, когда в животе совсем пусто, а в глазу от хмельного и на тютельку не наскрести, они все равно, танцуют, дабы и никому в голову не пришло усомниться, как им хорошо живется под руководимостью их мудрых правителей, как покойно за их широкими и спасительными спинами, словно за высокими стенами каменных дувалов. И вот ведь еще, что поразительно. Не сыскать и одного кичнальца, что признался бы в своей бедности, а тем паче в малой своей просвещенности. Вперед, ишак, подобно валаамовой ослице обретет речь, назидательно заговорит, чем горец сознается в том, что он беден, а значит – глуп. Ибо… Не мудростью ли обретается достаток?.. Долговое ярмо на шею повесит, но перед гостем лицом в грязь не упадет. Не в том ли кроется истинный секрет щедрости и гостеприимства этого замечательного народа?

Ох уж эти танцы!.. Ох уж этот спорт!..

Дух соревновательности настолько глубоко проник во все сферы жизни, пустил такие корни и корневища, что, скажем, если одному танцору удалось особым аллюром скакнуть, то уж точно, найдутся те, кому захочется непременно перескакать выскочку, пусть на самую тютельку, самую чуть-чуточку, на самый мизер, но как-то, перескакать. Если сосед возвысил дом, на малость незаметную и острому глазу, то другой, с тоски завянет, лишится доброго сна – покоя, пока свою хату не уровняет, а то и не увеличит по высоте ли, по ширине ли, хотя бы на кирпичик. И так во всем. А какие у кичнальцев свадьбы… Вы видели настоящую кичнальскую свадьбу?.. О!.. Этому можно посвятить не то, что рассказ какой… Поэма… Поэма на перо просится. Фурор, волшебство, магия!.. У чужеземцев, кому посчастливилось стать свидетелями подобного дух захватывает от обилия съестного и количества приглашенных. Это не их Франции, Англии, Германии и прочие Европы, где во всем чувствуется экономность и строгая умеренность. Кому не известно, что порою с их свадеб прямой путь в какую харчевню от этой самой умеренности Кичналяне же дабы кого не позабыть в спешке, да не обидеть впопыхах вообще на свои торжества никого не приглашают; приходят все кому не лень, прихватывая с собою по дороге тех, кто приглянулся – друзей, подруг, близких и не очень близких родственников, иногда сослуживцев и просто знакомых. А как же… Разве можно обидеть хлебосольного хозяина и хозяйку, когда с их дочерью, али сыном вот такое же… Приходят и все… Хоть ты лопни, хоть ты тресни. Традиция… И кто такие эти седобровые аксакалы?.. Что их возраст, относительно народных обыкновений, исходящих аж из самых глубин веков?.. И потому, коли удумал оженить сына или выдать дочь за достойного джигита, то уж изволь подтянуть благополучие молодоженов. А однажды, и здесь ничего не придумываю, так как об этом он сам мне лично поведал, и того пуще, перевыполнил план аж вдвое. Т. е. в одном селе, по стечению грустных обстоятельств управился две души проводить на тот свет, а в другом ауле, к вечеру, попировать аж на двух свадьбах. Умер уж. В самом расцвете мужественных сил, можно сказать, отдал Богу душу, не болея ни капельки. Здоровеньким совсем помер. Еще бы… Такие то нагрузки… Но, то что самое замечательное, видно настолько всем примелькался в своем служебническом рвении под спудами гражданских долгов – Фигаро здесь, Фигаро там, что никто всерьез и не поверил. А потому, на похоронах были только самые близкие. Вот ведь какой перекос. Природа сотворяет иной раз с человеками. Но, полно о грустном. Грусть и Кичналь понятия несовместимые. Город, созданный для праздников и только для праздников, утопающий в счастье, от сознания одного только этого, что он есть такой единственный и неповторимый, и нету других, подобных ему во всем свете более, может ли придаваться унынию?.. Посмотрите на эти белоснежные вершины, обрамляющие изумрудные равнины подковою, на эти, сияющие в ночном не звезды, полные радостного очарования, да разве возможно тому статься, чтобы в такие райские места, как-то прокралась скорьбь-печаль? Да и откудова им взяться, этим самым бякушкам, когда кругом все пляшут и радуются, благодарят Небеса и благословенные Им правительства чутких чиновников. Слава те Господи, любое лихо перенесем, лишь бы не войны… И, хоть появилась среди не очень сознательных кичнальцев не очень, надо сказать, хорошая мода выезжать, порою целыми семьями, в чуждые земли, в поисках, якобы, лучшей доли, все равно, я бы этот город не променял ни какой другой. Ну, где, скажите вы мне, можно жить не работая? А ведь живут же!.. И где найдете вы другую столицу, по ночам которой можно свободно прогуливаться, пить, что ни попало, свистеть и горланить от избытка хмельных чувств и при том, ни капельки не бояться, что за подобные художества можно оказаться в кутузке. Да не найдете, и вжисть. А фокус весь в том, что с наступлением сумерек, самая демократичная полиция в мире старается не мешать многоуважаемым гражданам и гражданочкам наилегчайшего поведения, проводить свой ночной досуг так, как им это заблагорассудится; не сует свой нос в дела сугубо личные и даже интимные, не раздражает своим присутствием тех, кто в пылу демократических свобод может не только обложить по народному, тыкнуть кулачком под дыхало, но и ножичком не очень больно пырнуть. И правильно поступает. Законопослушным гражданам должно по ночам спать и видеть разные сказочные сны, а не шастать в пьяном обличии, не гонять на машинах по тротуарам и газонам, громыхая динамиками, врубленными на полную железку. Не научительно ли сие мудрое и другими городами, нарекаемые столицами… Но и это еще все самое замечательное. Кому не известно, что огненная иллюминация есть высший апогей самых значимых государственных торжеств. Да конечно же каждому известно. По количеству производимых фейерверков Кичналь бьет все столицы и не столицы и не столицы всего мира. Рио, какой там Рио… И тот пролетает. Не  это ли является еще лишним доказательством, на сколько хорошо и весело живется кичнальцам в их Кичналии.

Ну, посудите сами… Кому придет в голову, за просто так, вбухивать в ночные небеса, как в прорву, такие деньжища, пугая громами глупых ворон да голубей, собак и кошек, вынужденных, помимо воли естества, вздрагивать, полагая, что: – вот оно, светопреставление. Ну, конечно же, только тем, кто достиг такого материального достатка, таких душевных эстетических запросов, что подобное, уж никак, не считает обременительным! А так как небеса над городом озаряются в каждую из ночей и вне зависимости от причуд погоды, зимою и летом, осенью и зимой, то воистину кичнальцы народ богатый и щедрый неиссякаемой щедростью. Фейерверк, это вам не балычок какой, который можно употреблять в тиши единолично, не делясь ни куском. Огненное зрелище – достояние всех, даже тех, у кого и ломанного гроша в кармане не наблюдается. А представляете, как радостно становится на душе у тяжело больного гражданина томящегося в больнице, что в самом центре этого веселого города, как он бодро вздрагивает и поспешает к окну, если ноги еще носят, чтобы, хоть напоследок, всею душою отдаться волшебству огней, военному гулу канонады, безумству, стремительно носящихся средь дерев птиц, вою собак. Можете представить, каким оптимизмом переполняется болезный, видя и слыша все это, с каким восторгом, как молитву, начинает шептать иссохшими губами, воскресшие вдруг в памяти, стихи из горьковского Буревестник. Разве, всякие там запреты не стоят этого?... Или… Возьмите роженицу… Жди еще, когда она там разродится в стерильной тиши палаты… А так… Как грохнет посредь ночи неожиданно, как застучит дробно пулеметом, как озарится вспыхнувшими небесами, так процесс и пошел. Не очевидная ли в том выгода!.. И где еще могли до этого додуматься?.. Какое иное высокое начальство может, вот так, баловать любимый свой народ? Не явлены ли силы самого Проведения в том?.. Да и с межгосударственным отношениями… Не к пользе ли… А какому, скажите вы мне, из заморских высоких чиновников, что так любят посещать Кичналь, не сделается приятственно и радостно на сердце от сознания своей особенности, своей значимости, когда по улицам с ветерком, да под фанфары, а темной ноченькой после банкета еще и салют в собственно-личную честь. Как не возлюбить сей народ еще пуще?.. Глядя на подобные торжества, кичнальцы настолько прониклись забавою, что без всяких побудительных мотивов сверху, руководствуясь голым низовым энтузиазмом, уже сами, стали пускать ракеты, куда ни попало, отчего случались и пожары, вышибало глаза, отрывало иным и члены. Но, что все эти мелочи, когда душа требует зрелищ. И пошло и поехало. А так как дух соперничества есть национальная черта этого вольнолюбивого гордого народа, то не дай Аллах если сосед по случаю женитьбы своего отпрыска или рождения ребенка, на одну ракету, один заряд выпустит в небо больше, громыхнет громче, воспылает ярче, чем другой, что чуть ранее подобное уже произвел. Непременно, оскорбленный, вскоре уж, придумает себе новый праздник, с одной лишь целью: знай мол, наших, и мы не лыком шиты, тоже кое-что по жизни могем. Поистине, город Кичналь, город редкостный и удивительный, достойный всяческих подражаний. Попробуйте найти какие другие места, где царит такое единодушие между властью и ее подданными, где слуг народных не просто уважают и любят, но и каждый в меру свою пытается подражать им, видя в том только разумное, благое и достойное. К примеру… Если мэр, по центру, от государственной задумчивости, бессонной ночи, проведенной в тяжелом служении народу своему надел нечаянно на ноги два разных по цвету туфля, то уж точно, не позднее, как через час найдутся подражатели. А так как взор чиновника такого ранга обращен по обыкновению своему только глубинно вдаль и вверх, где звезды, а не как не под ноги, где земля-матушка, то о подобном случившимся с ним конфузе, обладатель разноцветных башмаков, может и вообще не узнать, в силу подданнических чувств подчиненных и своей чрезмерной занятости. И это никакие не придумки. Я сам свидетель такой всечиновничьей солидарности, когда, враз и все отпустили на челе волосяную поросль, вида полубритости или недобритости, что одно и тоже, укоротили штаны, дабы выразительней явить лакированные туфли и красные шелковые носки, стали выражаться одними и теми же словами, (позитивно, брутально, плюралистично, наши люди) носит одного цвета и покроя пиджаки, вдребезги проигрываться в карты и на бильярде, (знай наших) по утрам глотать овсяную кашу, увлеклись пиротехникой. Но и это еще не все. Весь народ, вся нация, с подачи домрощенных патрициев, настолько, вдруг и враз прониклись своею историческою исключительностью и значимостью, мессианством вселенского масштаба так возгордились и возлюбили себя любимых, несущих на своих плечах бремя всего и вся, что возможно вообще нести к просвещению всех, то есть остальных, аж с праноевских времен, что, какие там ассирийцы, египтяне, вавилоняне, греки и римляне, краснобородые мидо-персяне, не говоря уж о кривичах, русичах, вятичах и прочих китайцах, – пролетают, фанера над одним курортным местечком. Вот ведь какого величия достигли, но в древности, их прапредки. И все так возможно славно бы и продолжалось, аж до ныне, т. е. до наших дней, если бы супостаты, возьми да и не умыкни культуру, всю, как есть, вместе с письменностью, зримыми практическими достижениями в области архитектуры, науки, изящных искусств, ремесел и всем прочим, что называется цивилизацией. Запихали все как есть в свой грязный и вонючий рогожевый мешок, а может и вовсе не в мешок, кто его знает, и сперли, умыкнули значит. А куда?.. Тайна… Изустный эпос, туманноизреченный, кое-как и уберегся. Повезло. Не успели, видать, прадедушки письменно оформить, а может и специально так мудро не захотели, предвидя участь остального. Не ему ли обязан обворованный народ своим неожиданным просветлением и возрождением к славному былому. На кичнальских базарах средь торгового люду только и разговоров о нравственно-моральном кодексе далеких праотцев, и о том, как им весело и вольготно жилось на землях их, каким они были мудрыми, а главное бескорыстно-щедрыми, коли позволили на исконных лугах, вместе со своим, пастись и иным коровам и ишакам, чуждых им племен и языков, к перечислению которых и времени светлого дня не хватит. Некоторые, в пример предков, в пылу истового патриотизма, не то что снизили цены на свой товар, а и бесплатно, за дарма стали раздавать провианты, но ближним, иноземцев же целовать в уста принялись, утверждая: Все люди братья! Земли много, у нас же одни камни. Не ожидавшие такого от сдержанных, малосинтементальных горцев, граждане иных племен и кровей смутились духом и, не искушая Судьбы более, организованными колоннами подались, кто куда, в зависимости от цвета волос и блеска глаз, включая и в те земли коли сам Господь обетовал народу своему. – Куда вы? – закричали огорченные коренные кичналяне и захлопали в ладоши, но только после того, как все кругом засорилось и замусорилось, лампочки погасли, а по ночам стало страшно. Не в поучении ли свет?..

Так как город Кичналь – город тупиковый, то поезда уехали задним ходом. Пришлось самим, закатив рукава, собираться в дальнюю дорогу: – Кусать очень хочется… Прочувствовав на себе, всем сердцем, всеми помыслами, всеми чреслами своими – понаехали черномазые, - кичналяне плюнули на все и решили жить, как жили ранее на землях своих, то есть не работая, но как-то жить. В связи с этим ли, или вследствие каких иных причин, неизвестных пока всезнающей психо-исторической науке, но количество ночных иллюминаций в городе возросло в разы.

От нетерпения ли, или какого другого зуда, но некоторые, вопреки всякому здравому смыслу стали запускать огнебрызжущие орудия не только в ночное время, что для глаз, уж точно, вожделенней, и приятней но и в дневное.

Нет, нет!.. Это не я, сие пишущий, здесь, что-то понаперепутал, я лишь констатирую, то, что видел собственными глазами. Более того. И ранним утром. Когда уже не темно, но и еще не совсем светло, а где-то по серединке, в покойных и бледных небесах, некоторым, возжелалось покуролесить, попоэтизировать, так сказать. Утренняя иллюминация, это, пожалуй, самое из запоминающегося в череде чудес славного города Кичмаль. И если в добрые старые времена, когда город был уже столицей, но по улицам еще мирно бродили ишаки, а вдоль зеленых палисадов бегали курицы и паслись гуси, все было по иному, то есть, гораздо проще и душевнее, то не прошло и малого времени, как все изменилось. Осознав себя, горделиво вскинув голову в стремительном танце, народ ринулся в светлое будущее. Но не весь. Иные призадумались. От такой раздвоенности и начала происходить всякая чертовщина. К примеру. На словах – любим, верим, почитаем старших, трепетно охраняем махоньких, упаси Аллах, не крадем и не желаем жены ближнего… Это, когда за праздничным столом с седобровым тамадой, пред которым на ритуальном деревянном блюде отварная голова барана с перпендикулярно торчащими ушами, когда шашлыки, чебуреки, хычины и полные, отделанные черненым серебром турьи рога с пенным хмельным напитком. Традиция… Поэзия!.. В жизни же, несколько прозаичней. А, вернее, совсем по другому, относительно первого, хотя, все также.

За общим праздничным столом, но в молчаливом уединении, каждый, сам по себе, насыщается, полагая внутри себя: Вот оно счастье!.. Далеко не каждому дано, вот так… Не потому ли столь яростно пляшут кичналяне, доказывая остальным свою веселость?.. Разве бедный, больной и несчастливый, которых называют еще неудачниками, будет танцевать?..

Как сказал один ясновидящий прозаик, об этом ли замечательном городе сказал, или каком ином, какая в том разница, но сказал же… Пришли маленькие люди…

Город Кичналь утонул в озере счастья, имя которому Абраг.

 

Конец.  2013.

 

Случай из жизни. Святая женщина.

 

Гуляли в мастерской скульптора Якима, по прозвищу Статуя – Якима Моисеевича Захаркина. Помимо меня – тогда еще совсем молодого человека, да хозяина – мужичка довольно взрослого, хотя, вряд ли ему было более тридцати, были еще двое. Это длинный и худой, что жердь, татарин Харис, по кличке Шкворень и его названная жена Анька. Как мне было известно, из своих сорока годов Харис лет двадцать уже точно провел по тюрьмам и ссылкам, считался человеком пропащим – законченным алкоголиком, нигде не работающим тунеядцем. Его спутница по жизни – Анька, которую он всем представлял женою, скорее всего, так же, вкусила некогда неволи, казалась собой женщиной неопределенных лет, когда можно сказать и двадцать, двадцать пять, и даже тридцать. С блеклым рыбьим лицом, белобрысая, маленькая и плоскогрудая, вида почти подросток, манерами была весьма распущенными, материлась отборнейшим образом, курила такие ядреные сигареты, каких и захочешь в свете не сыщешь, настолько они были редкостно &nda