Палисандровый ангел

I

Я вам расскажу историю о древесном черве, который, силою ли случая, волею ли Судьбы, но оказался внутри великолепной скульптуры палисандрового ангела, работы замечательного и небезызвестного мастера Антуа Боричели, выполненного им по заказу аж самого кардинала Отто Гунини, для завершающей части обновлённого алтаря собора Успения Пресвятой Богородицы.

- И как  то возможно, - спросите  вы, - ангел, пусть и деревянный, да с червем внутри? И не где-нибудь…. А на самом алтарном возвышении мира горнего. Как он мог попасть туда – гад, ходящий на чреве своём? Кто допустил такую оплошность? Ведь каждому должно быть известно, что на то он и древоточец, грызущий денно и нощно, что такова его доля. А, следовательно…. Крути не крути, хоть так, хоть этак – быть ангелу съеденным. Хотя, если призадуматься ещё крепче…. Может в том и заключается промысел Высшего к назиданию тех, кого Он и возвысил?

- Трепещи дуб с раскидистой кроной аж под самые небеса, ничто не вечно в этом мире. И камень источается под неустанным натиском капли и тебе, придёт срок, быть начисто съеденным ничтожнейшим из ничтожнейших. Ты ли ему судья? Ну, разве виноват он – червь неразумный, что сам Господь сотворил его таковым, умножив через роды его нескончаемым долгожительством? Это вам кажется, что нет на всём белом свете вредоноснее паразита, суть жизни которого есть губительство:

- Жаден до жратвы, скотина! Одно и знает, что мелет челюстями, пропуская через свою ненасытную утробу всё, что ни попадись на своём пути.

Он же -  вечно блуждающий путник, ходящий на чреве своём, вряд ли согласится со столь нелицеприятною оценкою своей трудовой деятельности. Не в поисках ли некогда утерянного света неустанно трудится бедняга, прогрызая в вверенном ему мире свои путаные лабиринты? Его ли вина, что он из тех слепцов, не осознающих своей слепоты? Не наблюдали ли вы, как древоточец, неожиданно выйдя за пределы своего пространства на волю, где Божий свет, тут же, не находя опоры привычного, ретирует обратно? Что же его так напугало? Не уж-то пустота? А может быть свет, которого он не видит? Но не к нему ли стремился он, прогрызая на своём пути бесконечные лазы, ставшие впоследствии пристанищами той же всепожирающей пустоты, грозящей рано или поздно расшириться до таких пределов, о которых и представить страшно? Где же выход? От лёгкого дуновения ветерка рухнул, как подкошенный могучий дуб, напоследок пророкотал полою утробою: «Ух - х…. Кончился….». Клубами жёлтой пыли взмыла к небесам труха древесная, да тут же и осела на сочные травы безжизненной ржавчиной. Смерть…. А что же древоточец? Не по таким ли, как он, мудро сказано: «Не руби сук на котором сидишь, не режь верблюдицу, молоко дающую»? Можно и более дополнить к назиданию слепомыслящих: «Не плюй в колодец, из которого питьё твоё, как и не рой сокрытой ямы врагу своему. Тебе хуже и будет». Вместе с рухнувшим древом и червь находит свою кончину.  И по его душу есть охотники. Скрыться бы под землю, да жрать нечего. Уползти бы под корешок…. Медлителен ходом своим, не успеть…. Птицы склюют. Мой же рассказ совсем о другом. Впрочем, слушайте.

II

Скажу вам по правде и как знающий в том специалист: палисандровое дерево далеко не из лучших мест в коих могут обитать древоточащие существа. Гиблое, можно сказать, местечко. И пища, что камень – не угрызёшь, и от одуряющего запаха смолы чокнуться можно. Отмеченное древо. Не зря же из него испокону веков разные штучки выделывают к прославлению самого Господа. Амулеты, чётки да крестики, иконки да ладанки, шкатулочки с благовонными курениями. Говорят, что и бесы бегут куда прочь от духа палисандрового. Уж шибко они его не переносят.

Как он туда попал, история умалчивает. Но вряд ли, как думается мне, по собственной воле. Разве что дураку взбредёт подобная блажь в голову. По суду же, особенно если за вольнодумство, и не туда могут выслать, к назиданию прочих. Всё может быть. И, предположительно, так оно и было на самом деле. Если у людей – высших из дыхательных, есть подобные заповедные уголочки, и в предостатке, то, что уж тогда говорить о других существах, ещё менее сознательных.  Чем, скажите, они хуже? В общем, обитал он в своём древе в абсолютном одиночестве, в единственном числе, так сказать, помаленьку вгрызался в недра благовонные, осваивая пространство. А оттого, что рядом никого не было, никто не чавкал на ухо, не икал и не отрыгивал, древоточец так проникся тишиной, что помимо основного врождённого занятия, стал, относительно прежнего, ещё более умствовать, наполняясь противоречивыми мыслями.

- Ну, хорошо, - задумался он, - пусть я негодяй и отщепенец, которому места нет среди других…. Пусть они меня изгнали, обрекли на одиночество и худое довольствие…. Им-то, что от того проку? Стала ли их пища вкуснее и питательней, обрели ли они душевный покой, безопасность, найдя пути спасения жизней своих от разбойничьих набегов хищных дятлов? Выслали с глаз вон…. Само-то собою, что станется? И за что бы выслали-то? С одним чиновничком, недоумком паршивым, поделился, высказал, значит, свои сомнения по поводу нецелесообразного использования питательных ресурсов планетарного дуба, вследствие чего неминуемо быть глобальной катастрофе, и всем наступит полный каюк или хана, что одно и то же. И, ведь, разумно же высказал свои опасения, аргументировано высказал. Нет, чтобы рассредоточиться на все четыре стороны, и для своей же безопасности…. Сгрудились в одном месте толпами, и точат, и точат без всякой науки и разумения, нарушая равновесие. Какой уж там сопромат…? И слушать не желают. А ведь случалось уже, и не раз случалось…. Память, что ли, совсем поотшибало?  Сколько раз нужно на одни и те же грабли наступить, чтобы наконец-то понять…? Покойный дед, прости ему Господи, ещё рассказывал, чудом тогда уцелевший. Так, говорит, источили недра целлюлозные, такие полости необъятные выгрызли, что с треском, чёрт знает куда, всем скопом и провалились. Ко всем бедам, к образовавшемуся провалу столько дятлов налетело, что почитай всех, кто вовремя не дал дёру, заживо и сожрали. Ни детей, ни стариков, ни женщин не пожалели. Без разбору склёвывали. Жуки-короеды ногами-то пошустрее будут, и те пострадали не менее. Что уж говорить о нас…. Шутка ли…. Когда, почитай, половины древоточества вместе с континентом, как не бывало. И что…. Нет бы, прислушаться к тому, кто имеет не только брюхо, но и голову…. Паникёром обозвали, контрой недорезанной.

- Ты мне, - орал плешивый короед, чинодрал, ответственный за государственные пищевые ресурсы и природоохранную деятельность, - ты мне брось эти упаднические настроения, вредные политические штучки. Наша сила в единстве! Не в разобщённости, как ты вредоносно предлагаешь, а в единении. Меня учить? Почитай уж на своём веку не один кубометр древесины изгрыз; таких, как ты насквозь вижу. Ишь, умник мне нашёлся…. Пацифист хреновый. Не нравится, как все, по течению, вот тебе веточка зелёная и ползи на все четыре стороны. Не захочешь – под зад поможем.

Помогли…. Веточка и привела к палисандру. Не хватало, правда, самой малости от последнего листочка, да паучок выручил. Не от бескорыстия своего, конечно, подсобил, приспосабливая цепкую паутинку, притаившись за сучочком. Но помог же…. Правда, как сам увидел, кто по ней ползёт, плюнул от досады, обозвал нехорошими словами, кинулся во все лопатки догонять пленённую ранее муху, под шумок было освободившуюся от пут.

- Ничего, ничего…. Я им ещё докажу, как нужно по правильному жизнь свою устраивать, - рассуждал изгнанный древоточец, вгрызаясь в невозделанную целину необъятного палисандра. – На своём примере докажу, что и в самых неблагоприятных климатических условиях, со скудными и малопитательными пищевыми ресурсами, можно жить и умножаться, не нарушая баланса и гармонии окружающего мира, сосуществуя в нём к обоюдной пользе и удовольствию. С приумножением, правда, придётся чуточку повременить: что перст одинёшенек. Ну, ничего…. Сами приползут. Не это сейчас главное: не навреди! – вот наиглавнейший девиз будущих поколений древоточцев.

Преисполнившись такими гуманистическими идеями, червь ещё с большим рвением стал точить тошнотворно пахнущую древесину – твёрдую и очень не вкусную, но не хаотично, как его глупые предшественники, а по предварительно продуманному и тщательно выверенному плану.

- Самое главное, - думал он, - необходимо так прокладывать пути-дорожки, чтобы расстояния между ними, ни в коей мере не были меньше того критического минимума, за которым произойдёт их слияние. Мироздание, какое бы оно не было, не может существовать без столпов, оно непременно, рано или поздно, рухнет. Разумно устроенные опоры – вот залог успеха. Чем прочнее и толще основания поддерживающих колонн, тем меньше вероятностей возникновения катастроф. Конечно,  - закрадывалась крамольная мысль, - придёт время, и их нужда заставит утончать. Ресурсы, сколь не казались бы, безмерны их запасы, придёт время, и они закончатся. А, значит, - сверлила предательская думка, - планируй, не планируй, а в череде всяких закономерностей быть и закономерному концу. Нда-а…. Скверно всё же получается. Где же выход?

От подобных страстей червяк терял аппетит, впадал в депрессию, подобную анабиозу, с той лишь только разницей, что при полном бездействии членов, мысли как-то продолжали не только бодрствовать, но и сами по себе мыслить. Мало того…. Они принимались ещё и угрожать безвольно прозябающим членам, никак не отделимым от его Я:

- Не будешь жрать, - с голоду подохнешь. Кому будет лучше?

 Гоня лихие думы, коря свою горькую долю, он вновь принимался за совершенно невкусный палисандр, невольно завидуя тем, чья пища и слаще, и питательней, а жизнь и легче, и беззаботнее. Но однажды, древоточец не столько услышал, как почувствовал всею шкурою, что откуда-то, и непонятно даже откудова, как бы изнутри его самого, стали доноситься странные звуки. Когда же они несколько усилились, он понял, что источник их вовсе не в нём, а исходит, вроде, со стороны.

- Не нашествие ли свирепых дятлов, - с тревогой подумал он?

Но вскоре же эта мысль отпала сама собой. Раздался такой силы душераздирающий скрежет, а следом такой мощи зубодробительный удар, что от сотрясения бедняга, кажется, и вовсе полишился чувств. Весь мир перевернулся чёрт знает как, и в какую сторону.  Всё, что ранее представлялось с левой стороны – обернулось направо. Привычная же линия горизонта вздыбилась в зенит.

- Что это? – похолодел древоточец, - и жив ли я? Не мог же мир рухнуть сам по себе? Для того, наверняка, должны быть очень веские причины.

Тем временем, и совсем рядышком, стали раздаваться резкие и отрывистые стуки, по мощи много раз превышающие те, что производят даже самые могучие дятлы. Следом понеслось монотонное рыканье какого-то страшного существа, голос которого с каждою минутою всё усиливался и усиливался. Казалось, что оно, с великой поспешностью пожирающее палисандровое пространство, вот-вот доберётся до него, послано по его душу, от страха мечущуюся на самом кончике хвоста. Сколько можно быстро отступив по им же проделанному ходу назад, и, надо сказать, вовремя, тут же заметил, как впереди вспыхнул поток яркого света, на голову посыпалась свежая душистая труха, и, совсем вблизи, прорыкало нечто, уж совсем не похожее на острый клюв дятла; в мгновение ока перегрызло зубьями дорогу, стало углубляться далее. Наконец всё затихло, но, как оказалось, не надолго. Неведомая сила вернула горизонт на прежнее место, всего на самую малость времени; донёсся гулкий и всё сотрясающий удар, мир опять перевернулся, а затем со страшною силою и рокотаньем понёсся чёрт знает куда. Свет в туннеле, то ярко вспыхивая, то совершенно погасая, ещё более усиливал ужас  происходящего, являя, и воистину, апокалипсическую картину конца света. От случившегося страха червячок, кажется, совершенно лишился рассудка, и, не случись с ним глубокого обморока, спасительного, можно сказать обморока, то, кто знает, что бы сталось с его слишком умной головой, от которой в этой жизни и приключаются всяческие беды.

III

- Ничего…. Ничегошеньки нельзя никому поручить. Передоверил называется…. Всё сам и сам…. Господи! Когда же это закончатся мои муки? Как можно такое…? Куда глаза-то твои глядели? А ещё мастером…. Скульптор называется…. Как можно было брать такой дорогостоящий материал, за который такие деньжища….  Предварительно не осмотрев его до самого мельчайшего сучочка? Я всегда подозревал, что Антонио плут и мошенник.  В прошлом году, за место каррарского мрамора, чёрт знает какой попытался всучить. И это-то мне…. На что только рассчитывал, прохиндей…? А сейчас…. Какое мне оправдание перед господином архитектором? Так опростоволоситься…. И такой срочный заказ. Не далее, как три дня назад являлись уж посыльные от самого преосвященства, справлялись: художник закончил вверенную работу? А он и вовсе её не начинал из-за отсутствия подходящего материала. А ты…. Такую свинью ему подложил. Глаза что-ли повылазили? Для святого алтаря Богородицы ангела…! Да из древа с червоточиной, древа, изъеденного поганым шашелем. Удумал. Видано ли…? Прознай кто, в такой ереси могут обвинить, под такой суд подвести…. И подумать даже страшно. Да знамо-ли тебе, неуч, что червь по сути, тот же гад, змий, на чреве своём ходящий. Все эти шашели, жуки-короеды, деревянные муравьи – суть его многоликого проявления. Не успеет живописец иконку выписать на дощечке кипарисовой, со всем тщанием грунтованной, как он уж там, в самой, что ни на есть, серёдочке притаился, чтобы дело рук его художества превратить в прах, к осрамлению перед миром и Господом. Попробуй-ка, выкурь теперь эту заразу…? Он уж, небойсь, столько там ходов нарыл. Внешне и не угадаешь ведь….

- Да какая же то червоточина? – оправдывался перед хозяином мастерских ученик и любимец Антуа Боричели, - молодой и начинающий скульптор, которому и было перепоручено купить материал для будущей скульптуры  у мошенника-поставщика. Испытывал уж соломинкою, да и спицею вязальной тыкал. Далее, как на мизинец, и ход заканчивается. Где же ему, червю-то этому быть? Как есть, форменным образом, по модели и выделаем. И материалу с излишком хватает, примеривался уж. А если, где и попадётся малюсенькая дырочка…. Так на то мы и мастера, чтобы обойти как, или заделать наглухо. Слава Богу…. Наделены и сноровкою и разумом. Завтра же с благословением и начнём.

- Ты уж не подведи, братец, – несколько успокаивается хозяин, жёлчный и вертлявый старикашка с тревожно бегающими белёсыми глазами. – По готовой модельке-то, лучше тебя, кто справится? – нарочисто заискивающе тянет он, льстя самолюбию молодого  и подающего большие надежды художника. – Не осрами уж, на старости-то лет. Такой заказ…! А ныне, по вечеру, всё же, советую, накапать в самую дырочку скипидарного маслица. До тех пор и капай, покуда оно туда стремиться. Если этот гад там, то непременно выползет на волю. Не переносят они духу скипидарного, губителен он для них.

- И червь божья тварь, - набожно и серьёзно подзуживает ученик скульптора, мнительного старикашку. Не Господь ли во Славу всё сотворил? Жрать-то небойсь, всем хочется. А вы советуете маслицем удушить…. Не грех ли?

- Тьфу, ты! – корчится брезгливо хозяин, в то же время быстро соображая, как бы помудрёнее парировать на столь противоречивый вопрос.

 – И сатана – дьявол был некогда сияющим ангелом, светлою денницею. Был, да совратился с пути Господнего, пути истинного, - наконец-то находится старик, машинально крестясь на витражный образ Божьей Матери в окне.

- Не учёл, значит, Господь что-то, - не унимается молодой повеса, игриво вращая огромными глазами, - бракованный ангел получился.

От  подобных, и явно крамольных разговоров, суеверный хозяин озирается, опять мелко крестится и, отрешённо махнув костлявою, похожею на птичью лапку ручкою, выбегает вон.

- Тьфу ты, богохулец, - слышится его голос уж на улице.

IV

- Тук-тук, жик-жик, скряб-скряб…. Когда же этот кошмар закончится? Не жизнь, а сплошная мука. Такие тревоги, такие тревоги, что не дай Господь. По звуку, который с каждым часом чувствуется всё сильнее и сильнее, уже и дураку бы стало ясно, что окружающее пространство как-то всё сжимается и сжимается. Не успеешь и хода проесть туда, где вроде как бы потише, нет же…. И там уж нет покоя от этих пугающих – жик-жик, скряб-скряб, бум-бум. Сдохнуть мне, если, как есть  обнаружат. Склюют ведь, супостаты, заживо. Один из ходов экстренно пришлось замуровывать. Таким невыносимым духом понесло, что спаси, Господи, выноси всех святых. Не заработай иммунитета, не приобрети его благодаря длительному употреблению палисандровой смолы, то уж точно, как пить дать, скочурился бы. Наконец-то! Услышал Всевышний мои мольбы. Стуки, кажется, совершенно прекратились. Но зато уж, как три дня сплошное шуршание. И то хорошо. От постоянных ранее сотрясений в мозгах, да и во всём теле, сплошной переполох. Правда, и это шорканье настораживает. Чёрт знает, чего они там ещё надумали? Одно обнадёживает: процесс урезания пространства, его сжимание, явно приостановлен. Звуки монотонные, и, даже, убаюкивающие. Может быть, они таким образом хотят усыпить мою бдительность? Шик-шик, шик-шик, ши-ши-ши…. О! Тишина! Когда же она так неожиданно подкралась? Никогда и не думал, что от работы собственных челюстей может случаться такой шум. Но не подыхать же совсем с голоду…. Интересно, как бы это узнать, каковы пределы оставленного мне мирка после хищнического урезания? Надолго ли хватит пищевых ресурсов? Горизонт – право, лево, вперёд, назад. Вертикаль – верх, низ. Гравитация! Хорошая штуковина эта гравитация. Упраздни её и наступит такая неразбериха, что упаси Боже. С моей-то башкой, да при знании элементарных законов математики и физики, вычислить объём – раз плюнуть.

Помыслив так, древоточец придал своему телу строго вертикальную направленность и принялся за работу. Упорно вгрызаясь в палисандр, пополз к высшей точке своей Эйкумены под названием зенит.

V

- Нда-а… Не велик мирок. При самом скромном рационе, не пережирая, пожалуй, лет, этак, на сто, сто двадцать  одному хватит. Но это в идеале. А случись пожар…? Или что иное, непредвиденное…? Прадед рассказывал как-то про свою прабабку по материнской линии, которая так панически боялась пожара, что однажды, почуя запах гари, впала в такое беспокойство, а потом, почти следом же, ушла в такой стопор, что, почитай, половину жизни провела в анабиозе. А это, скажу я вам, далеко не летаргический сон, если кто-то путает. Всё равно считай, что помер. Пожара тогда так и не случилось. Бабулька, когда, наконец-то, окончательно пришла в чувства, шибко переживала, да допытывалась у докторов: срок бессознательного её прозябания засчитывается или вычитается из общего количества времени положенной ей жизни?

- Да…. Призадумался древоточец, - пожары, к сожалению, явления не редкие. Самое последнее дело сгореть заживо. Но! Не у каждого ли есть свои обязательства перед жизнью? Притом, что, рано или поздно, и ей  суждено стать прахом. И не я ли – скромный, незаметный труженик, делами всех своих сущих дней способствую к осуществлению этого? А зачем? Изгрызу без остатка краюху свою, а дальше…. Дальше-то что? Превращу в труху, в прах безжизненный то, что раньше горделиво возвышалось кроною под самые небеса и называлось древом. Скажут ли спасибо? А почему? Да потому, что в любом благостном или самом губительном деле, с какой стороны посмотреть на это, есть свои оборотные стороны, свои потайные изнанки. Камень не летает, да и не плавает от тяжести своей закостенелой. Сними с него это бремя, одухотвори плоть невиданными трудами, призови к полёту, скажи: лети! И он полетит. Стремление к совершенству, за которым, или по достижению которого, пусть и неминуемая гибель, вот истинный идеал жизни. А если оных стремлений нету, и даже желаний к обретению их нету, то, что тогда…? Да то, что даже самое сытое бытие превращается в абсурд, полную нелепость и бессмыслицу, в чепуху. – Мда-а-а…. Всё это, конечно, очень даже и очень красиво, можно сказать возвышенно. Но! С обратной стороны…. Что толку, скажите мне по чести, с этой идиллии, возвышенностей этих, приобретаемых каторжными трудами, жизненными лишениями, если по достижению цели, что так же сомнительно, хочешь, не хочешь, а ждёт неминуемая гибель или кончина? Мне лично-то, какой в том прок? Хорошо…. Истончу в познании свой мир до таких пределов, до такой тонкости материи, о которых никто и не помышлял…. Подвиг совершу. Найду ли в том себе спасений? А может этих пределов и вообще не существует? Тогда что…?

И древоточец так крепко задумался, что совсем перестал жевать благовонную плоть палисандра.

VI

С тех пор кануло более ста лет. Терпением, упорством и великими трудами, палисандровый ангел, на навершии алтаря Пресвятой Девы Марии, так был обточен изнутри, с таким тщанием, такой изумительной точностью, что стал фактически невесомым. И не удивительно, ведь толщина стенок его не стала превышать и толщины листочка писчей бумаги. И лишь у самого основания, где ранее он был прикреплён к массивному деревянному брусу, замаскированному под барочный завиток, материалу оставалось чуть           поболее, да и то, на самую малую толику. При всём этом, внешне, со стороны, он казался таким же, как и прежде, неподвижно застывшим в золочёных небесах, с неизменною своею трубочкою, из которой, вот-вот, должны излиться благовестные звуки волшебной музыки. Да и кому бы из уважаемых прихожан, могло бы и в голову прийти, что ангел внутри совершенно пуст, подобно игрушке из папье-маше, и что даже древесный прах, которому, уж точно, как-то надлежало быть, давно развеян по ветру через специальную незаметную дырочку, предусмотрительно проделанную умным древоточцем. Иногда, правда, некоторые из особо наблюдательных, стали замечать, что при чтении Акафиста, и, особенно, в тех местах, когда все стоя песнопением славили, воздавая честь Христу и Богородице, ангел, как бы начинал подрагивать, словно подпевая, и, даже, слегка покачивать крылышками. Но, что кому не покажется, да ещё, и особенно, в таком месте, как Божий храм…? Не известно ли, что только жаждущим чудес Господь истинно являет чудо. Всему есть место, всякое случается.

А тут, как на грех, Бог знает от чего, разладился старинный орган. До пасхальных празднеств велено было, во что бы то ни стало инструмент привести в должный порядок, эту самую ноту фа нижнего регистра, которая сама собой занизилась аж на полтона, урезонить и поставить на место. Немецкий мастер и лютеранин Ганс Вольф, которому было поручено обследовать инструмент, и который провёл в его утробе чуть ли не три дня, наконец сообщил, что без извлечения огромадной духовой трубы, которую иначе не отремонтировать и не наладить, никак не обойтись. Но в том-то и заключались трудности всей этой операции, что её, будь она неладная, никак не поднять целиком вверх, если не разобрать части прилегающей кровли. Аббат Тото Виньето, исполняющий функции хозяйственника, а по-простому завхоза, за голову схватился, впал чуть ли не в отчаянье. Демонтаж кровли, все эти работы, никак не сочетались с тою, и без того урезанною сметою, которую он тщательно прописал, стараясь ничего не упустить, и которую так безжалостно ополовинил храмовый казначей – скупердяй, каких и свет не видывал.

- Господин Вольф, - заискивающе нашёптывал он мастеру, - видит Бог мои затруднения, а нельзя ли как-нибудь обойтись без этого? Ну, например, распилить эту самую осипшую трубу, в коей нота фа, на предмет извлечения, а потом склеить, как было, костяным клеем. Он, хоть и пахнет скверно, но держит – ой-ё-ёй, зубами не оторвёшь.

- Вы имеит самый ненормальный рассуждений, - махал руками возмущённый немец. – Это есть инструмент! Орган, музык. Ви понимайт хоть это…?

При осмотре кровли уже другим мастером, плотником, также было установлено, что никак не возможно обойти довольно массивной деревянной балки, которая и без того дышит на ладан. Замена же последней, в свою очередь, влекла за собою увеличение площади вскрытия этой самой крыши, которая, как бы, и никакого отношения к этому органу и не имеет, будь он неладен.

- О, Владыка Небесный! – возопил ошеломлённый ещё одною новостью божий завхоз, - по што мне такое мученичество?

Видно вопль вопрошающего был настолько убедительно откровенен, исходил из таких глубин самого сердца, что Господь смилостивился и внушил скупердяистому казначею раскошелиться и на обновление кровли. Добро всё получилось. Как задумали, так и исполнили с честью, во славу Иисуса Христа и Его Матери-Спасительницы во все человеческие роды, да ещё и с чудным знамением, коее приключилось на глазах огромного стечения народа, явив миру неопровержимое свидетельство сниспосланной Божьей благодати. При первых же пробных и мощных трубных звуках отремонтированного органа, вылившихся в торжествующем аккорде фа диез мажор, для полноты которого органист задействовал максимальное количество регистров, произошло чудо.

С навершия алтаря Пресвятой Божьей Матери Марии с лёгкостью пушинки воспарил распростёртыми крылами золоченый ангел. Произведя в воздухе несколько довольно замысловатых кульбитов, к всеобщему изумлению прихожан, кружась и подрагивая всем тельцем, исчез в голубеющем апрельским небом проёме  потолка, ещё не совсем полностью закрытой кровли. Один из рабочих, находившийся в это время на крыше, божился, но самым близким из приятелей, что слышал, как пернатый, пролетая мимо, и совсем рядышком, пищал от восторга наитонюсеньким голоском: «Лечу! Лечу!». И при этом сквернословил по матушке. Смекалистые товарищи советовали о том держать язык за зубами, помалкивать, как бы чего не случилось худого. Сами же - пересказали кому только можно, ещё и приврав, от себя,  совсем несуразное.

Куда же он улетел – история умалчивает. Ясное дело…. На небо, наверное. Там основные их гнездовья. Но мы-то с вами уже знаем, что и червь, ходящий на чреве своём, поставивший перед собою высокую цель, может летать. Как и человек, изначально наделённый высочайшей благодатью Духа, но позабывший, что он человек - приняться ползать. Каждому по его вере ….

                                                                                                                                                                                                                                               2010 г.