Вовчик

- Дада…, дадочка, дадуличка – басит по-взрослому Вовка, бродит за мною по пятам, держа в одной руке изгрызенный со всех сторон свежий огурец, в другой конец шнурочка с привязанным к нему грузовичком, искалеченным, перевёрнутым вверх ногами.

– Дадуля, - нудит он, - можно я останусь у тебя ночеваться….? Сегодня моя очередь, так мама сказала. А Софийка аж два раза схитрила, хитренькая. И на качелях накаталась, и гитарила много раз. Она мне сама по-честному призналась, что по настоящему на твоей балалайке гитарила. И я умею как Софийка, только ещё красивше, а ты мне ничего никогда не даёшь.

Делает страдальческое лицо, шмыгает носом, готовый вот-вот дать рёву по поводу такой явной несправедливости. По понятиям Вовки гитарить – значит дёргать струны моей старенькой музимы, инструмента весьма даже приличного, мастерового, выполненного из красного дерева с палисандровым грифом; громко, что есть мочи петь, а, вернее, орать: «Солдатушки, браво ребятушки…», -  с полной уверенностью, что это очень красиво.

Всех домочадцев он призывает в свидетели своего возвышенного творчества, до слёз обижается, когда кто-то пытается незаметно улизнуть. Терпеть всё это для меня подобно пытке. Прибегаю к хитрости. Незаметно для него слегка касаюсь струн у самого начала грифа, от чего они глохнут и перестают разноголосо страдать.

- Всё. Гитарка заболела, совершенно охрипла, ей нужно сделать укол и положить спать наверх шкафа.

Вот и сейчас, чтобы перевести разговор в другое русло, пока он не успел разреветься, делаю озабоченный вид, спрашиваю, всплеснув руками:

- Вова! Ты где колесо потерял-то? На трёх разве можно машине быть? Ещё вчера, как положено, на всех четырёх колёсиках каталась. А сегодня…? Не самосвал, а инвалид какой-то.

Он задумчиво смотрит на своё изуродованное транспортное средство, завалившееся на бок, что-то вспоминает и, самым серьёзным образом, констатирует:

- Это за то, что он без всякого спросу укатился сам под диван, где Хока и отгрызла колёсико.

- Разве можно без разрешения укатываться? – спрашивает он уже у меня, хитро щуря глазки, внутри ликуя, что так ловко выкрутился, переложив вину на сам грузовичок и свирепую Хоку.

Подняв с полу машинку, для пущей достоверности показывает мне следы зубов и когтей на помятых и поцарапанных жестяных боках, тыкает обгрызенным огурцом в растрескавшееся лобовое стёклышко, сквозь него пытается  заглянуть внутрь кабины, назидательно говорит:

- Вот видишь, что бывает, когда папу с мамой не слушаться, убегать, куда вздумается, без спросу…. Вот Хока и отъела тебе колесо насовсем.

- Ты зачем, - спрашиваю я его, - огурцом по грязному стеклу елозишь? А потом в рот, да? Ведь сам мне только что говорил, что её Хока грызла и царапала, языком облизывала. А Хоки, и это всем известно, ужасные грязнули. И рук никогда не моют, и зубов своих не чистят. А ты огурцом своим все микробы собрал…. А ну, пошли быстро отмывать чистой водой, пока на нём черви не завелись.

- Дада, а какие они эти червяки, они кусучие?

- Ещё какие кусучие, - говорю я самым серьёзнейшим голосом.

- А я их не боюсь ни капельки и победю, потому, что папа сказал, что я сильный-пресильный, и Софийки быстрее кушаю, как настоящий музык. Посмотри, дада, какие у меня мускулы.

Сгибает в локотке правую ручку, весь напрягается так, что начинает трястись: «Видишь…? Потрогай, крепкая у меня сила?  Как у лёвы.», шаркает ножкой, рычит.

Позабывшись, изрядно откусывает от огурца, нарочито жадно принимается жевать, наглядно показывая мне, как он быстро умеет кушать.

- Тьфу, ты, - не выдерживаю я, - выплюнь скорее. Да не на пол плюйся, супостат ты этакий, - в ладошечку выплюнь. Я что тебе только что сказал…? Что он грязный, потому, что ты им с машины всех микробов собрал. Его лучше совсем в помойное ведро выбросить. А ты? А ты в рот, жуёшь…. Пошли руки мыть.

В ванне, на самом дне, валяется соскочившее с машинки колёсико, а рядом с ним, почему-то, моя зубная щётка, мыло и помазок для бритья.

- Вовка! – спрашиваю я, - ты же сказал, что его Хока отгрызла и съела? А оно вот, целое и совсем невредимое. Только поставить на место надо по правильному.

- Дадочка…! Это она сейчас услышала, как ты ругаешься, что колёсико грязное и на нём червяки, пошла и выплюнула обратно. Ей же неохота, чтобы у неё животик от этого заболел…. И зубки хорошенько помыла, и лапки.

- А что, - волнуюсь я, - для этого Хоке нужно было обязательно воспользоваться моей зубной щёткой, моим помазком и мылом? Что-то твою маленькую красивую щёточку она не взяла…. Может быть, ты хочешь сказать, что она ещё и побрилась моей бритвой?

Представив всё это так, как это может представиться только маленьким детям, Вовка начинает закатываться от смеха, лезет под ванну и достаёт оттуда мой бритвенный «Жилетт» к доказательству того, что Хока действительно им брилась. Я не выдерживаю и громко сам смеюсь вместе с ним.

- Ладно, раз ты такой смелый, ночеваться сегодня у меня будешь ты, а не Софийка, хотя, по-честному говоря, свою очередь ты уже профукал.

- Дадочка, - спрашивает он, - а правда ведь, что Хоки водятся только в самых дремучих лесах, далеко-далеко…?