На уроке математики

- Боже мой, Боже ты мой…! Хоть бы не вызвала, хоть бы не вызвала…. Ведь ровным счётом ничегошеньки не знаю. Пропади ты пропадом, эта алгебра. Сколько через неё страданий принято, горюшка испито. Хоть бы сегодня Макарона-камбала пучеглазая как-нибудь опоздала на работу, а лучше совсем заболела на три дня, как раз до окончания учебного года. Можно же заболеть хоть раз какой-нибудь ангиной или другой простудой, когда уши начинают болеть и оглыхать. Тогда уж точно к доске не вызвала бы.

- А что с этого…? – морщится он. Заставила бы письменно отвечать. Уж она точно бы заставила письменно отвечать,  по этому, пропади он пропадом, индивидуальному билетику. Не подглядишь, не спишешь….

Надо же придумать муку такую, казнь лютую. Во всех классах как у людей, по вариантам решают эти дурацкие алгебраические упражнения, а она – душегубка, билетики специальные придумала, как на экзаменах. Хоть бы сегодня не спросила к доске…. Тогда всё…. Всё пропало, всё пропало…. Так бы, пусть и со скрипом, трояк мог бы вывестись по итогам последней четверти. А если вызовет…. Точно банан. Ведь ничегошеньки не понимаю, и в голове даже никак не укладываются эти формулы – многоярусные каракули. А она уж точно не пожалеет. Вон, как вчера ехидно улыбалась:

- Гришенька… Ты, наверное, собираешься продолжить учёбу в Фэ – зэ – у…? С такими-то фундаментальными знаниями, да в восьмой класс….

У, гадюка. Ведь точно сегодня к доске вытянет. Гриня, как от приступа малярии, нервно ёжится, вытирает об штаны мокрые ладони, пялится в открытый учебник алгебры, хоть и понимает, что толку в этом уж точно никакого не предвидится. На его бледно-зелёном, потерянном лице столько оттенков страданий, такая рябь смятений, что со стороны, постороннему, не ведающему причины этому, показалось бы: «Бедный мальчик…. Ему, наверное, только что зачитали приговор о высшей мере наказания – расстреле.»

- А самое главное, - рассуждает Гриня, - и бастануть никак нельзя. Клякса – классручка географическая, уже успела наябедничать матери:

- Вы, Клавдия Андреевна, обязательно за ним проследите. Есть у него такая мода – с уроков убегать в самом конце года. Весна, что ли на него так действует…? Проследите уж как-нибудь для его же пользы, ведь с математикой совсем плохо, на второй год грозит….

- В прошлый раз – вспоминает он, - пришлось на такую адову муку пойти, что и теперь страшно подумать. Чтобы не писать итоговой контрольной по алгебре,  намеренно правую руку искалечил. Да как…!  Расплавил в столовой ложке сахар, да капнул этаким варевом прямо на тыльную сторону руки, между большим и указательным пальцами.  Господи…! Даже он, Гриня, привыкший ко всяким невзгодам, ударам Судьбы, не ожидал этакого. От боли сначала аж взвизгнул, а потом так зашипел, что ни одному чайнику не повторить подобного звука. Сунул руку под кран с холодной водой, отодрал леденец и давай бинтовать заранее приготовленным бинтом, да потуже, чтобы и пальцы шелохнуться не могли.

Переборщил малость, конечно. Уж слишком солидно получилось. Со стороны, как-будто рука совсем поломана. Даже сестрёнка – свидетельница варварского членовредительства - покачала неуверенно головой и сказала, что при таком не большом ожоге врачи столько тряпок не наматывают.

- Ничего себе, небольшом, - возмутился Гриня, задыхаясь от боли. Тебе бы вот так  капнуть расплавленным докрасна сахаром…. Орала бы сейчас, как резаная….

- Что у тебя с рукой? – спросила Макарона, не успев, кажется, и войти в класс, как-будто уже заранее всё знала.

Гриня покраснел аж до слёз, так как человеком был крайне совестливым, вытянул руку, из под бинтов едва виднелись пальчики, тихо и печально проронил:

- Обжёгся…. Так уж получилось.

- Как я понимаю, - иронически улыбнулась математичка, - тебе сейчас уж точно не до контрольной. А руку кто бинтовал?  Сам, что ли, завязывал?

- Да нет, - соврал Гриня, - соседка, она медсестрой на скорой помощи…. Тётя Люба. Она и намотала впопыхах, чтобы какого заражения не случилось, когда узнала.

- Действительно, что впопыхах накручено – ещё более злорадно скривилась Макарона. – Кто ж так перевязывает. Да ты не волнуйся, Гришенька…. Сейчас всё быстренько поправим, перебинтуем заново, как положено, и совсем не больно.

Гринька бледнеет, лихорадочно соображает, представив, что замысел враз раскроется, и, что ранка совсем пустяковая, а не такая, из-за которой невозможно писать. А самое главное, что он на век опозорен. От нахлынувших так внезапно волнений рука совершенно перестала болеть, хотя ещё минуту назад горела огнём, гулко пульсировала при каждом ударе сердца. Не веря такой быстрой перемене, он быстро перебирает пальчиками под марлевой повязкой, пытается даже сжать их в кулачок.

- Вот видишь…. Кажется не всё так страшно. Уже и пальчики заработали, – констатирует ядовитым голосом алгебраичка, заметив это, аккуратно сматывая с руки бинт в тугой жгутик.

То, что представилось взору, поразило не столько сердобольную учительницу математики, хотя, она, всплеснув руками, побледнела, сколько самого Гриню. На покрасневшей, с лиловыми разводами коже, у самого запястья вздулся огромаднейший бледно-жёлтый водяной пузырь, готовый вот-вот взорваться. Освобождённый от тугих объятий пелёнок он, кажется, рос на глазах, переливаясь всеми перламутровыми оттенками, пульсируя при каждом ударе Гринькиного сердца.

- Какой ужас, - прошептала бедная Макарона, совсем не ожидавшая подобного зрелища. - Тебе надо немедленно к врачу, в больницу. Что же ты сразу не сказал, что так сильно…. Мама знает? 

А сейчас….  Смотрит на коричневатое пятно – след былого ожога, тяжело вздыхает.

Резко звонит звонок. Гриня с замиранием сердца вжимается в парту, судорожно перелистывает странички учебника, как будто бы что-то ищет очень нужное и жизненно важное, шепчет про себя:

- Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло, хоть бы не вызвала….

В класс входит учительница. Высокая, прямая, плоская, с этакими бесцветными холодными рыбьими глазами, в неизменной белой блузке, заправленной в тёмно-синюю юбку, в кремовых туфлях на совсем низеньком каблуке, с школьным журналом в руках. Распахнув его чуть ли не на ходу, она присаживается на самый краешек стула у учительского стола, сосредоточенно и медленно начинает водить глазами по странице сверху вниз.

- К доске…. К доске…. К доске пойдё-ё-ёт…, - скрюченный указательный палец медленно ползёт, на миг замирает, опять ползёт, то по вертикали, то по горизонтали, и, наконец, останавливается.

- К доске, доске… вызывается….

У Грини холодит под ложечкой, животный страх парализует, сковывает все члены, и он медленно, подобно кульку начинает сползать с сидения под парту, вытягивая вперёд обе ноги, и совершенно скрывается из виду.

- К доске вызывается…. А где Гриша Белов? – слышится ему голос математички. - Куда он подевался?  Ведь только что был….

Сердце у Грини на миг останавливается, мир с треском рушится и катится в тартары. В классе раздаётся совсем не дружный смех отличников. Весь потный и бледный Гриня вылазит, едва внятно лепечет:

- Ручка закатилась…. Доставал.

Мельком взглянув на него, учительница презрительно ёжится и снова углубляется в журнал.

- К доске вызывается Серёжа, Серёжа Олейников.

- Фу, ты – глубоко вздыхает Гриня, - кажись, меленько пронесло. Трясущейся от волнения рукой вытирает со лба пот.

- Хоть бы не вызвала к доске, хоть бы урок быстрее закончился. Боже ты мой! И за что мне такая мука….