Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

ПОРТРЕТЫ

 

                                                            1.

 

  Вот ведь, скажут некоторые, глядя на велеречивого господинчика – казённую душонку, вездесущего, надоевшего своей физиономией, кажется всему свету: Умён! Обширен кругозором знаний, гладок речью, что река полноводная. Без него не быть не одному даже маломальскому общественному мероприятию. Как такому не дать вступительного слова… Дадим! Народу и подождать можно маленько. А как не подождать?.. Ишь, как журналистская братия суетится… Камеры фокусируют, в блокнотиках карандашиками строчат. Идёт уж… Степенен, солиден натурою своей. Нет,

не  обижен Природой-Матушкой. Завтра ещё и по телевизору покажут, в газетах вместе с портретом пропечатают, про него родного и только про него, как самого главного массовика-затейника республиканского масштаба. Обыватель зажмурит глазки, захлопает восторженно в ладошки, от простоты души своей поверит всему сказанному. Как не поверить… Посему видно, что за народ и умереть готов, только бы ему – народу этому, жилось чуть получше, веселее и культурнее. Толпа всегда обожает тех, кто любит её громогласно. Ни капельки не скрывает своих восторженных чувств к этой самой толпе. Тут уж не любовный треугольник, а любовный круг, где все друг другу признаются в чувствах, но к одному, который любит их всех скопом. Я же – убогонький, из наблюдений своих жизненных, относительно ретивой деятельности подобных господ, вывел сугубо своё, отличительное от многих, а потому, наверняка ошибочное и кривинькое. Что тут поделаешь… Не всем же ходить прямо? Должен же кто-то по кривой… Да и нету такого закона, запрещающего человеку ошибаться. Покажите мне эту бумажку?!. Не могут же все враз быть правыми, как и не правыми. Хотя, согласитесь, в обоих случаях всегда есть место наречию – возможно. А потому, словесный портрет возлюбленного чиновника, намулёванный мною, весьма условен и иносказателен. С какой стороны посмотреть, чьим взглядом споткнуться. Имя ему – легион. А раз их таких так предостаточно численно, то не избежать арифметики, где всё подчинено закономерностям. И вот что  же я – убого-кривенький вывел для себя?..

   За художественною высокопарностью (читай художественный свист, туда же можно причислить свист Соловья Разбойника, свист мчащегося по чугунным рельсам паровоза) пламенной экзальтированностью в суждениях относительно всего и вся, то есть – видимого и невидимого миров с их искусствами, философиями, религиями, политическими экономиками, как правило, скрывается бездарный приспособленец и проходимец. Копните чуть поглубже, где и скрыты сама простота, сама суть всего и вся, и вы убедитесь, что перед вами далеко не тот герой за кого многие его принимают, а совершенно иное существо – мелкотравчатое, завистливое и злобное, бездарное во всём, кроме упорства, по средством которого, вопреки всему выше сказанному, оно и карабкается к своей цели. Усилиями подобных ему и насаждаются всевозможные нелепицы, под благовидными названиями – «реформа». От их несуразных решений, что подобны мыльным пузырям, снаружи переливающихся радугами всех цветов, пустых внутри, - одни недоразумения. Повсюду и везде им хочется оставить свой пыльный след тщеславий. Цель же их одна -  власть, деньги, слава. Там их интересы, там они водятся и размножаются в особо больших количествах. Духовный уровень, как правило, близок к нулю. Культурно-интеллектуальная составляющая – поверхностна, крайне посредственна. Книг они не читают. Поэзия для них мертва и непонятна. Театры, музеи, филармонии – публичное место провождение, своего рода инструментарий по поддержанию собственного имиджа в массах, как человека вроде бы духовного и культурного. Поистине комфортно чувствуют себя в саунах, на охоте и рыбной ловле, в биллиардной и ресторанах, где есть и пиво, и раки с маринованными грибочками и ещё кое-что на десерт. И где можно не смущаясь, быть такими, какие есть на самом деле, без всяких условностей, по- простому, с шайкой и берёзовым веником – этаким опахалом растительного происхождения; предмета весьма даже полезного, коим при крайней нужде можно экстренно закомуфлироваться, скрыть от любопытствующих самую главную часть тела, как в случаи с Адамом и Евой: - Дети!.. Где вы?.. Ау-у-у!

Не верите мне?.. А кто там был, мёд-пиво пил, на гуслях играл? Вот то-то… А потому: Упаси Господи от лицезрения  чиновников в местах их заповедных.

 

                                                         2.

 

   Встретил, совершенно случайно и неожиданно для себя, что поделаешь, место такое – музей, школьного товарища. А он бо-о-льшой начальник. Посмотрел на него снизу вверх – гора… Сорок с лишним лет не видались, никак и нигде не сообщались. А надо же… Случилось.

- Слушай, старик, - говорит он мне по простому, словно только вчера и расстались. – Иду, иду, вижу – музей. Дай, думаю, зайду, приобщусь к вечному и прекрасному, за одним товарища повидаю, расслаблюсь малость. Всё работа, да работа, а по душе поговорить и всякое прочее не с кем. Это что, Шишкин? – указывает пальцем на картину.

- Почему же Шишкин, - спрашиваю я.

 -А кто у нас медведей рисовал и всякие деревья, - отвечает он на полном серьёзе. – А-а, понятно… Кто-то решил под Шишкина закосить. Это у нас всегда так бывает. А где твой кабинет? Или какое укромное местечко, где можно было бы без шума и суеты старинное вспомнить, выпить по рюмашке-другой… Наслышан… Наслышан уж о тебе. Приятно, поверь, брат, приятно. – Щёлкает костяшками  пальцев левой руки. – Как не включу телевизор, а ты уж там, со своими художествами да музыкой. Приятно…Кик ни как вместе учились.

Пробежав глазами по ряду картин, останавливается, покровительственно кладёт руку на моё плечо, озорно подмигивает, отворачивая полу дорогого и модного плаща.

- Всё своё носим с собой. Вот. Только что поднесли. Армянский. И взять бы не взял, и не возьмёшь – обидишь. Самый, что ни на есть натуральный продукт. Не носить же мне его с собой…

- В кабинете моём, - говорю ему робко, - вам будет крайне стеснительно. Уж слишком он маленький и убогонький. Как раз под меня. И по росту и по значимости. А вы… вы вон какой… Представительный. К тому же… Совсем не употребляю. Ну, разве, что граммульку…

- Принуждать не в наших правилах, - гулко басит гора, имя которой я запамятовал, боком протискиваясь в узенький кабинетик с громадным старинным секретером в углу, плюхаясь в худенькое кресло. – Н-да-а… - тянет он. – Обстановочка, скажу вам, что ни на есть интимная. А комод-то… Знатная штука. Вон ящиков-то сколько для заначек. Умели ведь делать… Стаканы то найдутся? – язвит он, делая в слове стаканы ударение на «ы».

- Рюмочки имеем-с, - в тон ему отвечаю я. – Ну… Будем…

Выпив три рюмки подряд, гора молча встаёт и удаляется в неизвестном направлении. Через сорок лет вряд ли встретимся. Не доживём. А может мне так показалось? Пахнет дорогим коньяком. У кресла подлокотники, что крылья, вывернулись, разошлись в стороны. Нет, не показалось… Кресло в два раза вместительней стало. Можно попробовать и оценить вкус настоящего армянского коньяка. Эх!.. Жаль, что бросил. Значит, всё показалось. А кресло рассохлось…

 

                                                            3.

 

    После лекции в Институте Искусств, куда я был приглашен, как музейщик, по просьбе ректора, среди студентов разгорелась жаркая дискуссия. Вкратце, суть её сводилась к тому, что есть мораль в понимании современном? И какова её роль, касательно художественных произведений в искусстве, литературе. И есть ли вообще такие нормы или критерии, способные как-то регламентировать творческую личность в его творчестве, не тиранизируя его, не ущемляя его личных свобод? То, что вышло из-под кисти художника или из-под пера писателя, поэта – того же художника, но слова, всегда ли хорошо? Как определить морально это или – аморально. А самое главное, кто тот или те, которым доверено это решать? Судьи кто? Есть ли та грань, отделяющая классическую скульптуру Родэна, в принципе – эротику, от той же, скажем, порнографии? Не субъективно ли всё это? И не лицемерят ли сами моролисты, чьей бы позиции они не придерживались? Из своего личного опыта знаю, что подобные вопросы при противостоянии двух сторон, со всеми их классическими аргументациями за и против, фактически не разрешимы.  Все эти апелляции к истории, а тем более к религии, к их опыту безрезультатны. Попробуйте доказать, что заклание жертвенного животного во славу Божию вовсе и не убийство, особенно тем, кто не только эту «славу Божию», но и самого Господа не признаёт.  Объясните моралисту, что культ плодородия и любви в храмах Артемиды, в божественных их оливковых рощах, вовсе не храмовая проституция, со всеми вытекающими из этого  благами, как для культового учреждения, так и для самих жриц любви… Он примет ваши доводы? Откровенные сцены, выполненные в скульптуре и выставленные на всеобщее обозрение для верующих, а так же неверующих в индийских храмах – это что? Эти многочисленные и невероятные позы, где всё это так натуралистично, не есть ли, не что иное, как демонстрация похоти, особенно для приверженцев иных религиозных нравственно-этических взглядов. Тех же мусульман или христиан… В общем, поспорили, покричали и разошлись. Уже потом на улице, подходит ко мне мужчина: угрюмый такой, видом желчный до болезненности. Искусственно и вымученно улыбнувшись, заглядывает в глаза, как бы удостоверяясь: я ли это?..

- Ну вот, - заговорил он, - уж никто и не узнаёт. Конечно же … Вы, вон где… А я?.. Кто я? Скромный служащий. Хотя… Вы ведь понимаете, что всё в этой жизни зависит от везения, порою от самых малюсеньких, кажется совершенно незначащих обстоятельств. Н-н-да… Но не то, что блестит – золото. И это факт. Иной, с виду и серенький, посредственный такой, а копни – бездна. Вселенная необъятная.

- Странный мужик, - подумалось мне.- Если видишь, что тебя не узнают, так напомни. Представься, в конце концов, заново. Я, что обязан каждого помнить в лицо?.. И причём тут бездна?.. Это он про себя, что ли?

- Вы, Ульдимир Богуславович, извините уж, - снова заговаривает он после несколько затянувшейся паузы. – Я с большим вниманием, вот только что, прослушал ваши замечания, суждения так сказать. Вы действительно так считаете? Или это особый подход… Быть на «ты» с молодёжью…

- Что я так считаю? – ещё с большим удивлением смотрю я на него, замечая для себя, что действительно есть нечто неуловимое, знакомое в чертах этого лица, одновременно и заискивающего, и брезгливо-снисходительного, особенно в уголочках опущенных губ.

- Вы действительно  так считаете, - повторяет он, - что любое искусство, как и всё, что мы называем творческим, без особой духовной составляющей, моральных приоритетов, так сказать, бесплодно и, даже разрушительно для общества?

- Ну, да, - говорю ему,- считаю. Хотя не так категорично, как вы сейчас мне приписываете. Разве искусство Третьего Рейха гитлеровской Германии не служило торжеству человека, личности, торжеству идеи, пусть и утопически-националистической? А грандиозность архитектурных проектов. Эта вагнерская индо-германская мифология, замешанная на мистике и метафизике? Искусство, какого бы оно не было по своей идеологической содержательности, всё же остаётся искусством. За ним творец-труженник, мастер с искусными  руками, новаторскими идеями в голове. Нынешняя расчленённая на части корова – туша, распиленная электрическою мясною пилою, заспиртованная в специальных стеклянных ёмкостях и выставленная в музее современного искусства, в самом центре цивилизации, как экспонат, никакого отношения к тому не имеет. Хотя, надо признаться, есть такие, и их количество, к сожалению, растёт, что хотят эту патологию представить, не иначе, как скульптурой, некой элитарной штуковиной, доступной  в силу своей психологической утонченности, разве что избранным. Под лукавой вывеской концептуализма порою выставляются такие бездари, прохиндеи, моральные уроды, а то и открытые циники, что просто диву даёшься. И при этом нахрапистая реклама, дорогущие красочные буклеты, презентации под симфоническую музыку Шнитке, французское шампанское с креветками. Хотя по мне, креветки больше с пивом…Вот и стоит задуматься. Значит, кому-то это очень нужно? Не часть ли это некой Доктрины, антипровиденциальной Доктрины планетарного масштаба, по оболваниванию тех творцов, зараженных нигилизмом, кто личную свободу самовыражения воспринял, как вседозволенность, как вызов всякой морали? Возможно, возможно… По плодам судите их… Ведь кто-то проплачивает всё это…

Так и не представившись, странный гражданин заторопился, сунул свою потную и холодную ладонь, кашлянув, смущённо спросил:

 - А можно мне иногда видится с вами, заходить в ваш музей, хоть изредка.

- Действительно странный мужик, - ещё раз подумалось мне.

Не отпуская моей руки, заговорчески подмигнув и озирнувшись, закончил:

-Вы меня не признали… А ведь в детстве в одном дворе бегали, хулиганили, так сказать. Сейчас я служу в департаменте, по части образования. А вы – философ… И я всегда был неравнодушен к этой отрасли. Есть нечто в этом… Так мы увидимся?

- Да, пожалуйста, - говорю я ему расплывчиво. – Музей – учреждение общественное. Заходите сколько душе угодно. Всегда будем рады.

Слегка поёжившись, он ушёл, явно недовольный моим ответом.

- Престранный типчик. Можно сказать, даже неприятный типчик. Явно из таких, что ежели повадятся, то потом ничем не отвадишь. Тоже мне, философ…

 

                                                                4.

 

  Через месяц он пришел…

   Господи! Отврати меня от тех велеречивомыслящих, что в гордыне своей утверждают свою же мудрость. Мысли их подобны шелесту бумажной мишуры, раздуваемой ветром. Под монашескими одеждами их сокрыты ризы тщеславия. Они же о том и не догадываются.

 

                                                                5.

 

  Вот все только и утверждают, что у каждого времени свои нравы и свои герои…Кажется бы: всё течет, всё изменяется. Полнейшая чепуха, я вам скажу. Неизменен человек от Века своего в главном. Моралью, совестью своей неизменен. Теми, кажется не вещественными факторами, без коих и о душе говорить бессмысленно. Ибо ими, а ничем иным, отличен человек – существо, как ползающее на чреве своём, так и парящими в высях подобно птице. Что, скажите мне, толку от вашего технического прогресса, вашей заоблачной медицины   и прочего, прочего, если всё это ради единственного: подольше  жрать? Нет, вы скажите мне, разве я не прав? Что мне с вашего респектабельного и рафинированного господина во фраке, с  внешне, кажется, изысканными манерами аристократа-лицедея этакого, если в его черепной коробке, куда, согласитесь, никак не заглянешь, ютится сплошной разрушительный мрак, презрение ко всем, кроме себя любимого, зоологический эгоизм. Чем он отличается от того же варвара с дубиной? Высокоинтеллектуальный человек, со всеми его знаниями и премудростями, далеко ещё не есть существо нравственное, существо духовное.

- Вот вы, - горячится мой собеседник, с которым меня чёрт ли свёл? Человек неназвавшийся никак, искренне полагал, что в том нету никакой необходимости, так как в детстве бегали в одних дворах, и уж точно как-то друг друга обзывали. – Вы, уважаемый господин главный хранитель музея, много ли на своём веку повидали художников, отличительных высокой нравственностью? Вот, положа руку на сердце, по правде скажите мне: художник творец…Вернее, - морщит он лоб, - человек творческий, всегда ли есть человек моральный? - Не дав и ответить на свой же заданный мне  вопрос, с ноткой нервозности продолжил. – И вообще… Объясните мне, что это за слово такое, понятие  неопределённое такое, как мораль? Следование. Неукоснительное следование неким законам, выдуманных чёрт знает когда? Или как? А если эти законы претят, входят в противоречие с самой физиологией человека? Пытаются подавить то естественное, что заложено изначально, как самое значимое, а значит и высшее, без чего и немыслимо само продолжение рода. Как тогда?

Ошеломлённый всей этой словесной галиматьёй, высокопарной и противоречивой, которая обрушилась на меня, подобно шквалу пыльного ветра, и с самого порога, как только его переступил этот человек, я только развёл руки, от смущения, не понимая как ответить. Прейдя же  слегка в себя, глупо улыбаясь, всё же не без сарказма уточняю:

- Так всё же, какого ответа вы ждёте от меня? Мне кажется, что вы сами на всё и ответили. Хотя, относительно этой вашей естественной физиологии, применительно, как вы сами выразились, к человеку моральному, нравственному, в ваших рассуждениях мне представилось не всё ясным. Никто не отрицает, что человечество должно как-то плодиться, преумножаться. Но не по- скотски же. Не ведая ни срама, ни стыда. В чьих действиях , кстати, не только и малой толики нету к стремлению о преумножении, то есть создании полноценной семьи, но наоборот… Всякие опасения, как бы благополучно защититься от этого, избежать нежеланной случайности. Вы же сами, вот только что, назидали, относительно морали и совести, коими и отличителен человек – существо нравственное… И вдруг… Не могу уразуметь, понять не могу, что есть это такое мораль… К чему же тогда ваш вопрос?

- Э!..- ещё более горячится мой названный приятель, - мы так не договаривались. И вопрос мой неспроста. Хитрите, братец… Моя позиция вам хорошо известна: ныне моральный, а завтра  - аморальный. Как тому выгодно. Вот ведь, что я хочу уточнить. Если фундаментальные основы, так называемого общественного законодательства, могут с такой лёгкостью быть упразднены, или заменены некими иными, то есть теми. Что совсем ещё недавно, по меркам истории, на памяти двух-трёх поколений считались противоположными, неприемлемыми, а значит аморальными, то, что же это тогда за законы?

- Приведите пример, - быстро парирую я.

- Пожалуйста, - ядовито улыбается он, подливая в мою рюмочку очередную дозу отвратительнейшего напитка под названием коньяк, который я от самой молодости своей физически ненавижу. – Не убей – убивают, не блуди- блудят, не укради… Асе сплошь и рядом только этим и занимаются.

- Ну вы, братец, и хватили, - волнуюсь уже я. – По- вашему, так все вокруг жулики, ворьё одно…

- А вы как думали, - утвердительно кивает он. – В том и заключается беда этой общественной заразы, что порою, даже не осознавая, все, так или иначе, вовлечены в эту мерзость. Все заражены этой бациллой. Социальное неравенство, ограбление меньшинством большинства, повсеместное пустозвонство, ложь. Укравший ваше время, наобещавший чёрте что, но не исполнивший, разве не есть наиглавнейший из воров. Вы ждали его, мёрзли в стужу на улице, мокли под дождём… Ждали обещанного им хлеба. А он?.. Он- сукин сын, и не думал исполнять обещанного. Украл самое драгоценное, что есть у вас, время украл. И ведь всё так. Обворованный, которому не доплатили за его труд, а то и вообще гроша не заплатили, не считает ли оправданным, чуть ли не моральным долгом , вернуть своё, да ещё может и с прибылью, ограбив, даже не своего обидчика, а кого иного, у кого есть, что грабить. Вот видите… Попробуйте докажите ему, что так поступать плохо и аморально.

 Перевернём ситуацию с нег на голову. Попробуйте объяснить пресыщенному благами господину, чей лимузин вот только, что угнали из-под его самого носа, что это вовсе не воровство. Что это лишь маленькая толика от того, что им неправедно нажито, то есть, так же своровано. Он с такой постановкой дела согласится? Нет, вы скажите мне, он согласится с подобной правдой? Да ни в жисть не согласится… А почему? А всё потому, что искренне уверен в своей правоте, в избранности своей, своей неподсудности. А самое замечательное в этом то, что его идеалы добра и зла, которые, как вы упомянули в своей лекции, есть особые формы общественного сознания, способствующие к урегулированию и к пониманию справедливости, ничем не отличимы по сути от тех же идеалов, но противоположной стороны, ограбившей его. Вот вам и вся, так называемая справедливость. Власти имущих, обворовывая, сами способствуют возникновению правового нигилизма. Что, в конце концов, бьёт по их же головам и той же дубиною. Лишает уверенности и покоя. В одночасье полишиться не только всего нажитого, но и самой жизни. А всё почему? Да потому, отвечу я вам, что исполнение требований морали санкционируются только лишь формами духовного воздействия. Хочу исполняю их, хочу нет. Нету закона такого, чтобы аморального человека полишить хлеба, отлупить ремнём по заднице, посадить в клетку за его аморальные убеждения, которые он и вообще оными не считает. А сами, государственные законы?.. Вот, хочу спросить вас. Государственные законы всегда ли можно признать справедливыми? Всегда ли они соотносятся с моралью? Именно той моралью, о которой так печётся, как само государство, так её духовные институты…  

- Боже ты мой, - с отчаянием подумал я. – Вот это мне нужно? Сам-то он хоть верит, что говорит? Сплошные прописные штампы. Эклектика какая-то. И это он мне… Ведь, как пить дать, ясно, что всё ради собственного красноумия, а ни как не ради истины. Знай, мол, и мы не лыком шиты, и мы кое-чему научены. Не только вам гладко излагать свои взгляды. И мы имеем свои убеждения. Эх, куда хватил… Мораль, идеалы, духовные воздействия. А этот коньяк, который он притащил с собою. Тьфу ты!.. Развалился по-барски, курит в кабинете, не удосужившись спросить разрешения. Понабрался всякой всячины. И крыть, кажется, нечем. Моралист… Позиция, видите ли, его хорошо мне известна: ныне моральный, а завтра - аморальный. Ясное дело куда гнёт. Мол, всё в жизни подвержено случаю. Это ведь он в мой адрес. Все твои выставки, твои заслуги, книги, буклеты и прочее… Повезло… Уж кто, кто, а я то знаю на самом деле кто ты есть. Как ни как, с самого измальства все твои выкрутасы помню. А потому ничем не менее достойный, чем ты. Не менее умён и талантлив. Видишь, как глубоко и тонко рассуждаю. Но не очутился в том месте в нужный час… Вот и не повезло по жизни. Подумав так, решил перевести стрелки, столь бурно начатой им беседы несколько иное русло. На его вопрос, относительно справедливости и нравственности государственных законов ответил по военному – коротко и ясно: законы государства настолько моральны и справедливы, насколько законопослушно общество. Мы же с вами пьём коньяк на моём рабочем месте, в кабинете главного хранителя, да ещё в самое рабочее время? К тому же и курим… Дым коромыслом. Что и административно и уголовно наказуемо. Как ни как – музей… И пожары сами по себе не случаются.

Не ожидая такого поворота, господин, с желчным выражением лица, хмурится, тушит сигарету, нервно и поспешно наливает из бутылки полную рюмку. Не глядя в мою сторону, молча быстро выпивает, по привычке шарит взглядом по столу, заваленному книгами и журналами, и не найдя чем закусить, нюхает собственный пропахший табаком кулак. Всё встало на свои места. Привычки не поменять вместе с носовым платком. Сейчас, подумалось мне, он перейдёт на ты. Начнёт вспоминать былое и далёкое, махать руками, корчить по ходу вспоминаемых событий всякие рожи. А потому, обыденное, привитое годами и образом мышления, подавит наносное, фальшиво-изысканное, речь упростится до привычных междометий, украсится, а по правильному – усилится матерными словечками. И точно!

- Слушай, старик… А помнишь, - жмурится он, автоматически закуривая новую сигарету, - помнишь, как ты организовал пацанов на подрыв деревянного сортира, из-за порезанного ножом резинового мяча, которым мы гоняли в футбол?.. Помнишь?.. Злющий дед порезал наш мяч, когда он улетел в его огород.. Мы тогда за одно и крыжовником и смородиной… А ты… Ну и подлянщик ты же был… Придумать же такое… Взять, да ведро карбиду в нужник сыпануть… Всё дерьмо и повылезло наружу… Вонище!.. Аж на всю округу. Жаль, что на воздух не взлетел. Ведь одной только искорки… И ахнуло бы… Вот хохма то… Представляешь!.. А помнишь, как в женскую баню подглядывать бегали… Забыл, что ли?.. Я ещё с крыши чуть не свалился. Штаны новые порвал. Ну ты, старик, даёшь… Всяких гегелей да кантов наизусть цитируешь, а тут такое… Как же запамятовал? С дружком своим… Как звали то его?.. Дай памяти… Длинный такой, очкастый. Из учительских, кажись, как и ты. Помнишь, как торговый ларёчек, на колёсиках такой, ты с ним на пару обшмонал? Хлипкий такой ларечек, жестяной… Дверцу отогнул набок… Весь двор ещё булочки сладкие жрал. Вот если бы тебя тогда впоймали… Считай, вся жизнь могла по другому бы случится. А так… Не поймали, не выдали пацаны, - чуть ли не с сожалением говорит он, погруженный в воспоминания, уже не замечая этого. – Не сдали пацаны… Ты, вон теперь где… Книжки пишешь… Альбомы с твоими художествами издают. Передачи о тебе по телевизору… Философ, музыкант, поэт… Вот ведь как повезло… А почитай первым хулиганом на всю округу слыл. Всегда в центре… Девчонки, аж из другого района прибегали послушать как шпилит на гитаре Ульдик. Участковый тюрьму пророчил аж с самого малолетства. Так и говорил: «Нары по тебе плачут…». Да и учился в школе… Что там говорить,  между нами… Хоть и учительский, неважнецки учился. А вот ведь… Что значат связи. Да и везение. А мне… Кто такой я?.. А, как и ты, в музыкалке на скрипке учился. И стихи в юности совсем даже не дурственные сочинял.  Только не так, как ты… Стеснялся, никому не показывал. А зря… Теперь-то знаю, что запросто поэтом мог бы сделаться известным. А всё это природная скромность, стеснительность… Как сейчас помню, в пору юношеской влюблённости сочинил, в адрес, так сказать, особы. Возвысил её. Она потом за какого-то слесаря замуж выскочила. Дура! Не оценила. Не каждому уж дано… Я и сейчас помню наизусть.- Сделав лицо, как можно одухотворенней, задумчиво держа на весу полную рюмочку с коньяком, с выражением начинает читать.

                              Милая моя! Я люблю тебя!

                              Ты моя звезда! Будь со мной всегда.

                              Я горю в огне, улыбнись же мне.

                              Твой герой – Атлант.

                               Ты мой бриллиант.

- А Атлант, - вырывается у меня, Атлант это кто? Идеалистический герой или так парня её звали?

- Да при чем здесь это, - с ноткой нервозности отвечает он. – Атлант, вроде, как бы я – благородный герой, возвышенный, бескорыстно и пламенно любящий девушку, которая сравнима разве, что со звездой, сияющей в ночном небе. Поэтическое сравнение. Так сказать – Художественная метафора. К тому же… Рифма… Очень даже недурственная, редкостная получилась.

- А-а-а, теперь всё понятно, - с иронией, которую он, кажется, не замечает, тяну я самым наисерьёзнейшим образом.- И как это я сразу не уяснил. Ведь действительно… И всё из-за этого драгоценного камня. Бриллиант, ведь камень мужского рода? Вот и запутался. А так, очень даже романтично: «бескорыстный и мужественный Атлант». Любит свой бриллиант, хочет заполучить его на веки вечные. То есть. Как я понимаю, хочет жениться, создать прочную и твёрдую, как алмаз, семью…

- Ну, что-то вроде этого, - слегка морщится он,- только более возвышенно и иносказательно. Шире к восприятию…

- Действительно! – не унимаюсь я, -рифма удивительная. И главное, смысл уловлен в самую точку. Подставь, скажем, другое, как провиант или аксельбант… Дилетант, тоже, как бы подходит. И всё стихотворение к свиньям собачим на помойку.

- В том-то, как я понимаю, и есть особая прозорливость поэта, - нимало не смущаясь, почти назидательно говорит он. – А вот ещё вещица… - возбуждённо потирает руки. - Это уже из героического, как бы из эпоса, но через призму личностного. Более глубокое… Любовной лирике всё же присуще… Некая легковесность… А здесь…

Прижав пальцы рук к вискам, как это делают при внезапной головной боли, начинает читать глухим голосом, слегка подвывая на окончаниях последнего слова строки.

                                  О, горный тур с ветвистыми рогами!

                                  Ты бродишь по горам везде.

                                  Ты тур прыгучий, с крепкими ногами,

                                  Ты тело гордо выпрямил ко мне

 

                                  Ты смотришь на ружьё моё с призреньем

                                  Иным ты окрылимый вдохновеньем.

                                   Гори звезда! Что смерть моя тебе!

Последнюю строчку он читает особенно чувственно, с дрожью в голосе, потрясая сжатым кулаком перед собой, не отпуская растопыренной ладони с виска, почти, как драматический актер.

- М-да! – вопросительно мычу я. – Ничего не скажешь… Сильно! И это утвердительное – ты, ты, ты! Совсем, ничуточку не воспринимается, как нечто тавтологическое… Скорее наоборот. Усиливает, так сказать, создаёт психологическую напряжённость, как бы утверждает личностные благородные качества этого гордого животного, такого вольнолюбивого. Дыхание самой жизни чувствуется…

- Вот и мне так кажется, - нервно потирает руки он, - есть, что-то такое…

- Одно мне немножко непонятно, -  задумчиво продолжаю я. – Этот самый – горный тур?..

- Что же в нём такого непонятного? – настораживается поэт, с подозрением косясь на меня.

- Ну, как бы это поточнее сказать… Описательная сторона его… Он, что олень?.. – напрямую спрашиваю я. – Или… Или такая особая порода парнокопытных?

- Какой олень?.. – изумлённо таращится на меня уже изрядно  захмелевший товарищ. – Нету в моём стихотворении и намёка на это животное. Я ведь прочитал только с самого начала, самое первое. Но, как помню, и далее никакого оленя и в помине нету в моём сочинении. Во всей поэме нету. Орёл- стервятник есть. Ещё.. Эта самая… Гиена – есть, вместе с дружком шакалом. А вы презренные, уймитесь, - читает он. –Ещё есть уж – змея такая, который только и знает, что на чреве ползает среди гнилых пней, не замечая неба.

- Ну, как же показалось, - не унимаюсь я, - что это за горный тур, у которого рога ветвятся, как у оленя, или, на худой конец, лося? Из какого эпического произведения ты позаимствовал это странное животное? Единорог… Ну это понятно. А тур, да ещё с рогами, ветвящимися подобно молодым побегам берёзы…

- Я не говорил так, – почти с отчаянием  выкрикивает он, от досады закусывая нижнюю губу. – И не про какую берёзу не говорил. Это же стихи… Поэзия… Масса условностей, метафор. Поэт имеет право… Александр Сергеевич Пушкин срифмовал же камень и пламень… И ударение на слове музыка не там поставил, на «ы» поставил. И все читают и восхищаются. И не один не упрекнул, что так не правильно, так не говорят. Потому что он поэт, и так захотел. А ты… А ты, всё это от зависти, от ядовитости своей. Хотя и у тебя в твоих книжках чего только не на придумано,  сам читал: « Осень вяжет паутинки. Грустно…

                                            Слякоть на душе».

Тебе, значит, можно?.. Или это… Где в твоём стихотворении камень человеческим голосом разговаривает, к тому же ещё и  плачет утренней росой… Да и берёзы?.. Где это видано, чтобы берёзы мечтательно шептались про какую-то цветущую землю?

                                          Мне шептали берёзы – есть такая земля…

                                          Где цветущие розы застилают поля…

Можно подумать, что они выкопались, корнями сбегали туда и посмотрели, а потом вернулись, вкопались, да ещё тебе и доложили. А тут… До моего тура докопался… Потому, может, у него и ветвятся рога, что он необыкновенный, сказочный такой. Гордый, ни капельки ничего не боится. И вообще… Не ожидал я от тебя такого. Друг детства называется… Я ему от чистого сердца, о самом святом… А он… Настоящую обструкцию устроил. Хотя, мог бы и помочь напечататься. Не ожидал, честно говоря, я от тебя такого. Завистливый ты человек, до мелочности. Выискал, до чего докопаться. Ну, ничего…

Наливает то, что осталось на самом донышке, выпивает и гордо, даже не попрощавшись, удаляется. Через несколько секунд возвращается за забытой коробочкой сигарет. Что-то пробурчав, захлопывает за собой дверь.

- И слава тебе Господи, вздохнул я. – Упаси мя от подобных скволыжин блудоумствующих и бездарных.

А как звали то его в детстве?.. Вроде бы  как и вспомнил… А… Господь с ним…

Форма входа