Балаган

В туго свитой пружине,

закаленной и злой,

За спиралью упругой

притаился шаман.

В хитроумной машине

мужичок заводной

С заводною подругой

отворит балаган.

Медно звякнет, и лихо

оживут вдруг хоры,

Запоют Мендельсона,

закружат на винтах.

Дверь откроется тихо,

с потаенной норы,

С незаметного схрона

выйдет пьяный монах.

Потрясет кулачищем –

вспрянут клоун и мим

И, шутя и балуя,

подадут ему кнут.

В балаганчике нищем

ниц падут перед ним,

Запоют аллилуйя

и царем нарекут.

*   *   *

Мне видится порою и поныне

Волшебный сон из детских дней моих:

Белеет птица в небе бледно-синем,

Под струнный звон звучит небесный 

стих.

И тихою прозрачною Пышмою

Дриады водят стройный хоровод,

Стрекозы голубые над рекою

Проносятся, едва касаясь вод.

А с берега прозрачный хрупкий 

мальчик

Следит за птицей, что-то шепчет ей.

В его руке зажат хрустальный альчик,

Ценою выше всех богатств царей.

А птица выше, выше. Стих узорный

Уж еле напряженно ловит слух.

Но выси омрачились тенью черной,

И закружился лебединый пух.

Враз потеряв прозрачность, хрупкий

мальчик,

Как старичок, нахмурясь, загрустил,

Забыв про сказку и волшебный альчик

И то, что с птицей только  что парил.

Дерево

Дерево павшее! Времени груз –

Самое тяжкое бремя.

Ты не погибнешь, балкарский кобуз

Песней продлит твое время.

Мастер влюбленный по срезу колец

Тайны твои прочитает,

Богу воздаст… звонкокрылый резец

В чуткой руке заиграет.

Дни твоей жизни Судьбой сочтены,

Годы ветвистые зримы.

Хрупкая дека из горной сосны

Помнит суровые зимы.

Вьюгой морозной она задрожит,

Не запоет, а заплачет.

Память о прошлом безмолвно хранит

Камень, а дерево плачет.

Мастер искусный украсит резьбой

Грифа навершие – альчик,

Врежет под струны колок завитой –

Прочный кизиловый пальчик,

Струны живые из вешней лозы

Ладом трезвучным настроит.

Дерево вспомнит раскаты грозы,

Ветер засвищет, завоет.

Вспомнит покинутый жизнью аул,

Плач бесприютной собаки,

Ствол обгоревший, пожарища гул,

Черного времени знаки.

Горькое вспомнит, но мастер шепнет

Жизни заветное слово.

Звонко и чисто кобуз запоет,

Кануло время былого.

Восьмистишия

*   *   *

Не каждый стих строкою ляжет в книгу,

Не это важно – время срок вершит.

Я радуюсь возвышенному мигу,

В нем свет звезды пленительный горит.

Мир переменчив. Реки высыхают,

Не отвратить сужденую беду,

Влюбленные на след звезды гадают

С надеждою зажечь свою звезду.

*   *   *

Нам кажется: те звезды, что сияют,

Не знают ни скончания, ни лет.

Но и они пред Вечностью сгорают,

Оставив нам таинственный свой след.

На всем Любовь. Она небесным кругом

Вращает круг земных правдивых дел.

И на угрюмо-черном камне грубом

Пушистый снег неизгладимо бел.

*   *   *

Огонь зари закатом догорает,

Жизнь – чередою черно-белых дней.

От века горец камни собирает,

И дом и склеп у горцев из камней.

И кажется, что нету горше доли…

Но жизнь течет, Любовь не отвратить.

Пусть камни прорастают в хлебном поле,

Но не устанет горец хлеб растить.

*   *   *

Спасение для праведных – молитва.

Зов муэдзина звонок, как струна.

Кинжал не друг, джихад – иная битва,

С пороками вдвойне трудней война.

Лукав Иблис, но зримы очертанья:

Насилие, корысть, тщеславье, ложь.

Кто избежал последнего свиданья?

Кто в Рай вошел, сокрыв булатный нож?

*   *   *

Всему есть связь, хоть смерть неумолима.

Уж многих лучших ныне с нами нет.

Кайсын учился слову у Кязима,

Огонь принял Мокаев Магомет.

И дождь сиротский травы оживляет:

Заплачь, поэт, неси народа боль.

Блажен поэт, чьи строки мир читает,

Поэтом быть – не лучшая из доль.

*   *   *

Цветут сады, что есть на свете краше?

Земля трудами светлыми добра.

Дымит чурек, кипит айраном чаша,

Косарь спешит, косить пришла пора.

И в простоте весомы, вечны, зримы,

И свет звезды, и утренний покой.

Под шелест трав звучат стихи Кязима,

Звенит коса, искрится склон росой.

*   *   *

На льду мальчишки в альчики играют,

Реке журчать не вечно подо льдом.

Что старость? – птицы детства улетают,

Тоскливой пустотой вздыхает дом.

Погода жизни – солнце и ненастье,

Венки из терпких трав и сладких грез.

Шипы и розы – счастье и несчастье,

В одном кругу и смех, и горечь слез.

*   *   *

Не выпить моря, всех не сделать дел,

Им на земле начала нет и края.

У дней земных свой срок и свой предел:

Ад негасим, не меркнут розы Рая.

Неразделимы труд и человек,

Очеловечен Божий мир трудами,

Уходит век, приходит новый век,

Земля ж непреходяща пред веками.

Пустыня

Там земли от безводья

пересохшие губы,

И мерцают барханы

голубым серебром.

Уж давно отзвучали

у архангелов трубы,

И пролился из чаши

дождь багряным вином.

А из толщи песчаной,

где покойно и сонно,

Отторгаются кости,

и кувшинов глазурь

Светит плотью стеклянной

в небеса удивленно,

Как в бездонное море,

где вода, как лазурь.

Пророчество

Незваные придут в ваш вещий круг,

В торжественный покой парадных залов, –

Сыны трущоб и дочери лачуг

Лохмотьями и плесенью подвалов.

Они ворвутся дерзкою толпой,

Отбросив страха рабские преграды,

С кровавым стягом, алою звездой,

Невнемлющие возгласам пощады.

Всевековую ненависть рабов

Возвысят над дворцами сладким прахом,

И вздрогнет мир от звона топоров,

Безликих тел, сползающих по плахам.

На тризне с расторопливостью слуг

Нальют вина триумфа в ваши чаши

Сыны трущоб и дочери лачуг –

Рабы рабов – родные дети ваши.

Разум

Мой тайный враг, ему б сразиться

Устами роз, мечами уст,

Разбить мой череп, удивиться,

Что храм торжественен и пуст.

В недоумении споткнуться

Холодным взором об амвон

И, торжествуя, улыбнуться,

Услышав непонятный звон.

Своею правдой наполняясь,

Оглохнуть в пустоте моей.

Я за тебя, мой враг, покаюсь

Молитвой, воскурю елей.

Ты слишком горд и мне не равен,

Твой острый ум от века слеп.

Сокрытый след мне зрим и явен,

Я вхож в твой нелюдимый склеп.

А ты желаешь все сразиться

С моею тенью, с пустотой?

Я буду за тебя молиться,

Не плачь, мой друг, – враг тайный мой.

Покаяние

Снег розовел рваной раной от брошенной

розы,

Втоптаны листья, измят индевелый бутон.

Птица – погибла. Устала от жизненной

прозы,

Смерть пробудила стихов изумительный

сон.

Вечер роняет холодные зимние пятна,

Голые ветви, как сети, в них дремлет луна,

И собирает убитый цветок аккуратно

Розовый ангел из странного детского сна.

Мне подает, – я взволнован, как будто на

сцене,

Смотрит прозрачно – хрустальными

льдинками глаз.

Нет, я не встал перед ангелом сна на

колени,

Он улыбнулся, вручил мне бутон и погас.

Черная тень на лиловую пала страницу,

Буквы от слез расплываются тропкой

чернил.

Я прижимаю к груди не бутон, а холодную

птицу,

Ту, что когда-то я в детстве далеком убил.

*   *   *

Ах! Как красиво танцевали

В кругу цветочного венца.

Подлунно крылышки мерцали,

Шампанским пенилась пыльца.

А паучок уж ладит сети,

Спешит, пленяет жизни кровь.

Кричит жучок: «Бегите, дети…»

Глупа любовь, слепа любовь.

Русь

Из глубины неизреченный

Твой богоносный горький путь.

Селений прах, в веках забвенный,

Не воскресить и не вернуть.

Ты всюду – на холмах, равнинах,

И в духе тысячи племен,

Твой Бог в березовых купинах

Украшен в белоснежный лен.

Ты спишь под толщами курганов,

И страшен сон твоих могил.

Тлен копий, луков и арканов –

Предтеча жертвенных горнил.

А полусгнившие холстины

Уж тлеют тусклою искрой.

Знамена – алые купины

Зовут на бой, на вечный бой.

*   *   *

Дом построил на сыпучем песке,

Посадил вокруг цветы, пусть цветут.

Жизнь – росинка на седом волоске,

А дела мои века перетрут.

Жернова скрипят – струится мука,

Испокон веков так было, и пусть…

Средь камней несется бурно река,

Пусть уносит мою боль, мою грусть.

Мне ль загадывать: «Что будет потом?..»

Я уйду туда, где нет суеты.

На песчаном берегу новый дом

Внук построит и посадит цветы.

*   *   *

Светленький домик в десять палаток,

Тихая музыка – вальс лебедей,

Никель кроваток, все для ребяток –

Дети играют в честных людей.

Хитренький домик, в окнах решетки,

В небо стремится забор голубой.

В белых халатах дядьки и тетки,

Каждый чуть-чуть, но душевно больной.

В домике скорбном правда гуляет,

Каждый, что думает, то говорит.

Тех, кто молчит, санитар пеленает,

Врач-инквизитор всенощную бдит.

Утром разбудят, утром умоют,

Включат пластиночку – вальс лебедей.

Помер молчун. Помянут и зароют.

Сном успокоят притихших детей.

Ученик

Мой резец затупился, ослабла к свершенству

рука,

Куст засох и склонился, пустые плывут

облака.

Раньше нежные розы блистали слезинками

рос,

Наступили морозы, осыпались венчики роз.

Разлетелись по миру ветрами мои лепестки,

Не беру в руки лиру, не глажу ладонью

руки.

Не поют мои струны, уснул золотой соловей,

Был мечтою я юный, да высохли корни

ветвей.

Ганч расписан узором, и это мой лучший узор.

Мастер смотрит с укором – безжалостен

мастера взор:

Это я беспощаден, собою придирчиво-злой.

Сладок сок виноградин, но им лишь

влюбленный – хмельной.

Не резцом – острым взглядом я режу

ветвистый узор,

Мальчик трудится рядом, руками умелыми

скор:

Лепестки оживают, лозою ветвист виноград,

Хоть улыбку скрываю, но как за мальчонку

я рад!

Я годами усталый, ему передам мастерство,

Пусть старается малый, несет красоты

торжество,

Красоту не от мира, а тихую сказку ночей:

Зазвенит моя лира, в саду запоет соловей.

*   *   *

Время протекло, уж много лун

Тишина, а ночь, как детский сон,

От сирени тени – тайны рун,

Окна светят ризами икон.

На душе так трепетно-светло,

Дворик сохранил былой уют.

Сединой давно уж замело…

Поздно, – значит, скоро позовут.

Как с небес: «Пора уже домой…»

Кратко и весомо – кончен день.

Счастье пролетело – Боже мой!

Девочка с цветком скользнула в тень.

По ступеням струн – гитарный звон

Вознесет возвышенной тоской.

Торопливо выйду на балкон,

Ночь, как сон, прижму к груди рукой.

Там

Там струны звучные порвались,

Гитара боле не поет,

И где-то навсегда расстались,

Прервав единого полет.

Там за стеной Гарсия Лорка –

Любовь и смерть – итог свобод.

Там, сквозь прицел прищурясь зорко,

Зрачок буравит толщи вод.

Там первопламень Хиросимы

Пал мертвым снегом на поля.

Им даже выси опалимы,

И сожжена дотла земля.

Нью-Йорка силуэты Башен –

Воздушно-призрачен эфир.

И танки, мертвые средь пашен,

В земле, где правит миром мир.

Там дети, тонкие ручонки

Возвыся, просят мир и хлеб,

Цветы любви – полудевчонки –

Рабыни похотливых треб.

И города, где небоскребы,

Что вознесенный Вавилон,

Там бирж распухшие утробы

Благовествуют златозвон.

Там всех формаций слуги власти

Гурьбою славят тайный храм,

Пружинки, винтики и части

Того, кто движет ими там.

Экспромт

Люди маленького роста,

Не играют в баскетбол.

Под кольцом совсем непросто:

Это, братцы, не футбол.

Длинноногих уважают,

Восторгаются: «Могуч!»

Только знающие знают:

Мал кузнечик, да прыгуч.

Рослым дядям в танке худо,

В космонавты не возьмут.

И в подводный флот покуда

Больше низеньких берут.

Делать нечего в разведке

Погранично-полевой.

Что за снайпер, пусть и меткий,

Если ровня с каланчой.

Истребитель в небе синем,

Как стрела его полет.

Почему? Да в той машине

Легкий, маленький пилот.

А возьмите ювелиров,

Про политиков молчу…

Кто исконно правит миром?

Те, кто средним по плечу.

Люди маленького роста

Не играют в баскетбол.

Есть иные нормы ГОСТа

Соизмерности – осел.

Что упрям, то это честно,

В том и мудрости постиг.

Всем, как ведомо, известно:

Мал, да дорог золотник.

Это мы, это мы!

Отличает корысть этих гордых вождей,

То ли полубогов, то ли полулюдей.

Змееглаво мудры, толстокожи броней,

Им не страшен ни холод, ни адовый зной.

Это мы! Это мы их возвысили стяг,

Это в нас торжествует пленительный враг.

Не по праву взалкали заветных свобод,

Не возвысив мостов, – по каменьям да 

вброд…

Всколыхнулся в душе темной пеною раб,

Разлетелись колеса от пней да ухаб.

Наша правда – двулика, что Янус* дверной,

Без дороги ослепли колючей пургой.

Не разлепит глазницы раскосый наш Гунн,

Из бездонных столетий летит наш табун

По бескрайней равнине – полынь, ковыли.

То, что было, что есть и что будет – в пыли.

Может, в этом и есть всеплемен торжество –

Разрушая мечом, – возвышать Естество**,

Засевать зерна в пепле сожженных полей,

Воздвигать и свергать ненавистных вождей.

*ЯнусДвуликий – (римск.мифология) божество времени, всякого начала и конца, входов и выходов; изображалось с двумя лицами, обращенными в противоположные стороны.

**Естество – сумма представлений (религия разума, религия чувств), выводимых из человеческой природы относительно высшего, т. е. Божества (Аристотель) 

*   *   *

Бывает миг, как озаренье –

Багряных кленов листопад,

Забытых снов прикосновенье –

Забвенных грез туманный взгляд.

В бездонном омуте прохлады,

В плену иного торжества,

Иным огнем горят лампады,

Огнем иного естества.

В том неживом багряном свете

Портреты наши в зеркалах:

Наш путь продолжат злые дети,

Сминая листьев павших прах.

Праздник

Мимы нарочито громко хихикали,

Ныл рифмоблудно прыщавый поэт,

Капало время, струилось и тикало,

Кистью художник раскрашивал свет.

Под балаганом цветным и заплатистым

Пьяные хоры, литавры звенят.

Маг бледнолицый в сиреневом платьице

Мнется и тупит голубенький взгляд.

Скачут лошадки, бумажные пушечки

Хлопают гулко, летят конфетти.

Легкие дамы – воздушные рюшечки,

Греют цветочки на пылкой груди.

Вспыхнуло дружно, восторженно-трепетно,

Грянули трубы, вздохнул барабан.

Все по-семейному, так благолепетно,

Праздник встречает цветной балаган.

Гости заморские, пресса; положено…

Пылкие речи, награды – кресты.

В узкий конвертик заветное вложено:

Ясно, не лишнее – деточки – рты.

Вышел под рампу медведь дрессированный –

Чудо дрессуры – послушный медведь.

Хлопали долго, купец очарованный

Бросил на сцену звенящую медь.

Был и концерт, где шуты балаганные –

Критики льстивые чудных времен –

Жутко смешили: для этого званные.

Скрипки рыдали одесский шансон.

После концерта, но то уж для избранных,

В лучших традициях пышный банкет.

Капало время, струилось и тикало,

Умер художник, художников нет.

В музее

Не замечать облупленной стены,

Пусть по углам седеют паутины,

Не это важно; на холстах картины,

Где звонкой кистью мы отражены.

В сакраментальной гулкой тишине

Холодного музейного эстетства

Немого фильма кадрики из детства

Застыли на всевидящей стене.

А на холстах, их выстроили в ряд,

Ворота в парк с фонтанчиками-львами,

Корзины-клумбы с алыми цветами

И мирный город, уходящий в сад.

Мы загрустим; наш отпрыск брызнет вслед:

«Нет ценников». Прищурит алчно глазки,

Оценит холст, багет, цветные краски

И изречет: «Почем цветной портрет?»

Гостиница

Не постель, а прокрустово ложе,

За стеною и скрипы и вздохи,

Клоп усердствует, плоть мою гложет,

Кровь сосут кровожадные блохи.

Рассветает; угрюмый, разбитый…

А заря, а заря-то какая!

Хорошо вам, счастливцы-пииты,

Сон хранит ваш жена молодая.

Утром бросите ноги в штиблеты,

Заведете туманные очи,

И польются нектаром сонеты

Про любовь, про безумные ночи.

Не жди

Н. Д.

Это лето такое холодное,

В мокрых травах слезливая грусть.

Я, как птица, свободен, свободная

Ты, как птица, но я не вернусь.

Дождь ночной в душных листьях

смородины

Нам к разлуке о чем-то шептал.

Не нужны мне два дома – две родины,

Ты устала, вдвойне я устал.

У кривой деревенской калиточки

На прощанье лизнул руку пес.

Узелок развязался, две ниточки

Паутинками ветер разнес.

Ночью крик телефона отчаянный;

Зазвенели хрустально дожди.

Ты однажды, я дважды раскаянный:

Не тревожь, не терзайся, не жди.

*   *   *

У времени, у Вечности в плену,

Не развязав кармические узы,

Мы молим мира, празднуем войну,

Храним, как святость, злые аркебузы.

Но есть секунды страшной тишины,

Спрессованные месяцы и годы,

Где, онемев, безгласо плачем мы

Пред алтарями вышними свободы.

Но что секунда – озаренный миг…

По небосводу катит колесница,

Под детский плач, под смех, под жуткий

крик

Сменяя век, чтоб снова повториться

Улыбкою безгрешною весны,

Привычными зелеными лугами.

Что будет – было в прошлом. Вспомним

ль мы?

А все, что было – неразрывно с нами.

*   *   *

И. Дон

Ваш город чудный, голубой

Из глины вылеплен руками.

Там мостовая черепками

Звенит под глиняной арбой.

В майолике зеркальных луж

Уснула светлая улыбка,

И вешний день, и вечный муж,

И музы глиняная скрипка.

Там торжествует жизни суть,

Невинно-томна грезой Ева:

Еще не мать, уже не дева.

Но сладок путь, тернистый путь…

*   *   *

На певучих качелях взлетали под самое

небо,

Липы цвет наливали, гудела шмелями

весна.

Разлетались косички колосьями спелого

хлеба,

Ветер стан обнимал в тонком платье из

белого льна.

Ты летела, как птица, зажмурив глаза

голубые,

К той возвышенной точке, названье 

которой – Зенит.

Разбегались по травам лугами цветы

полевые,

Проплывали, как в сказке, зеленые кроны

ракит.

Я завидовал ветру; он смел до тебя

прикоснуться,

Оголить твои плечи, прижаться к упругой

груди.

Мы из детства летели, обратно в него не

вернуться,

Нам восторженно-страшно, нам нету иного пути.

Из детства

Брату Валерию

Осень молчалива –

Бабушка с клюкой,

Мокнут сиротливо

Избы за рекой.

Черными полями

Прясел полоса,

Стонут журавлями

Слезно небеса.

Я совсем малютка,

Незапятнан взор,

Пламенеет жутко

Клен в оконный створ.

Память правдой свята,

Торжествует цвет.

Видно, был когда-то

На земле поэт.

Значит, были слезы

Озаренных дней,

Клены да березы

Родины моей.

Значит, не иначе,

Их огнем сгорать.

Тихо осень плачет,

Горько плачет мать.

На смерть отца

Уже ни стен, ни окон, ни дверей,

Все безучастней и прозрачней лица,

Под небесами стая лебедей,

Под липами небесная больница.

Вот озарилось, вспыхнуло окно,

Скользнула тень, подобна лунным бликам,

Последней каплей выпито вино.

Сорвалось с уст о Главном, о Великом.

Пред дуновеньем душный майский цвет

Осыпался, прощально протрубили…

Окно погасло, легкий силуэт

Ночные выси плавно растворили.

*   *   *

В полнеба туча черная,

Безудержны дожди,

Бушует речка горная,

Попробуй, перейди!

Еще недавно струйная,

Журчала средь камней,

Сейчас такая буйная

От длительных дождей.

Иссякнут тучи влагою:

Всему и вся свой срок.

Чуть слышен под корягою

Звенящий ручеек.

TV-Новости

Нажата кнопка – Пуск. Протяжен рев,

Компьютером рассчитана орбита.

Вжимаюсь в кресло, камнем стать готов,

Бесчувственною глыбою гранита.

Летят секунды, скалит зубы Смерть, –

Тень бытия от самого Начала,

Упало солнце, застонала твердь

Пред острием крылатого кинжала.

Ворвался страх в уютный быт квартир,

Зажмурились от ужаса иные,

За зеркалами Молох рушит мир,

Мы в зеркалах – оглохшие, слепые.

Экран мигнет кровавою чертой,

Исчезнут кадры, нет страданий вроде…

Нам улыбнется диктор молодой

И буднично продолжит о погоде.

*   *   *

Мы все когда-то повторимся

Иными гранями времен,

На пепелища возвратимся

Под сени праведных имен.

Предсуществуя до рождений,

В резных камнях отметим след, –

Штрихи ушедших поколений,

Осколки многих тысяч лет.

На обетованных руинах

Построим башни-города,

Восстанут в наших Палестинах

От Века древние рода.

Но нам Любви не покориться,

Бескраен путь, извечен стон.

Уйдем, чтоб где-то повториться

Иными гранями времен.

На выставке бабочек

Под хрустальным стеклышком небес

Тени с отрешенными глазами.

С потолка серпастыми крылами

Вентилятор чертит кругом крест.

Удивиться мертвой красоте,

Расплескаться в траурные сини.

В строгих рамках звучные латыни,

Бабочки застыли в пустоте.

Над простором бархатных полей

Ни цветов, ни солнечного света.

В разноцветье саванов одета

Вереница серых мотылей.

Изловчиться, жизнь остановить,

Рассмотреть, восторженно вздыхая –

Красота! Ведь надо же какая…

А мотор гудит: «Убить! Убить!»

ПЕВЦЫ БАЛКАРИИ

Земля, которой дан Пророк,

Да не останется бесплодной!

На всем печать, всему есть срок:

Зиме быть лютой и холодной,

Ее плоды от Выше доля

Белеют камни в хлебном поле,

Их стужа сеяла зимой.

Но день вернется на круги,

Все проходящее под Небом,

Сидят вчерашние враги,

Как кунаки за солью-хлебом.

Смирены трапезой своей,

Неразделимы дружбой дети.

Что может быть на этом свете,

Чем мир дороже и важней?

Так не подвластны суете,

Стоят задумчивые горы.

Орлы в лазурной высоте

Броздят воздушные просторы,

Цветут зеленые луга,

Потоки рек несутся с ревом.

Под древним каменным покровом

Старинных башен спят века.

Но что вся эта красота,

Немого слепка отраженье,

Когда безмолвствуют уста,

А в сердце нету Откровенья?

В теснинах мрачных меркнет свет,

Душа огнем неопалима,

Господь призвал! Звезда Кязима

Зажглась, запел кузнец-поэт.

Запел словами родников,

Душою древнего народа,

От наковальни искры слов –

Любовь, прозренье и свобода,

Свет белоснежного венца

Эльбруса, рокоты стремнины.

И вот уже поют долины

Стихи и песни кузнеца.

Да не исчезнет мудрых род –

Народа светлая Обитель!

В стихах Кязим, Кайсын живет,

Саид – Балкарии учитель.

Пока бурлит живой поток

Не быть земле вовек бесплодной,

Гласи, певец души народной,

Неси Любовь, поэт-пророк!

*   *   *

Светлой памяти

Якуба Аккизова

В паутине снов так многоликий,

Кто тобой великое вершит?

В дробницах иконно светят лики,

Неземная женщина парит.

Не на холст, на тонкий лист березы

Легкой тенью штрих весны упал,

Ты проснулся, разбудили грозы,

Дождик светлый сон нарисовал.

Не туман, а мириады линий

Воскрешают к жизни серый цвет.

Над аулом лоскуточек синий,

Над полями розовый рассвет.

По холмам дымок, такой зеленый,

Кони напряженно смотрят ввысь.

Ты проснулся, в грустный сон влюбленный,

Ты сказал: «Земля моя, проснись».

*   *   *

Сестре Тане

I

Бор в плену березовом,

Гати да пеньки.

В кузовке рогозовом

Думы, так легки.

За санями тянется

След, синеет лед.

Кучер – тихий пьяница

Грустное поет.

Небеса хрустальные,

Ночь белым-бела,

За полями дальними

Огоньки села.

Логом снег завьюжило,

Холодно, мороз,

Серебрятся кружевом

Веточки берез.

Ивы по-над речкою

В зазеркалье сна,

Светит в небе свечкою

Полная луна.

Снегом запорошены

Речка и затон,

Звезды, что горошины,

Красят небосклон.

В кузовке рогозовом

Думы, так легки.

На купинах розами

Светят ангелки.

II

Возвращаюсь томною

Грустною мечтой,

Ночью южной, темною

В край берестяной.

Над моей криницею –

Тернями костер,

Кадила живицею

Освящают бор.

Нету слаще родины,

Кровь напополам,

Черная смородина

Есть и здесь и там,

Сень рябины снежная –

Спаса храм – шатер,

Высота безбрежная

Запредельных гор,

Но не половиною

Взор наполнен мой,

Дремлет под рябиною

Мальчик огневой.

Рядом, снежной речкою,

Охраняет сон

Фея с тонкой свечкою –

Светлый лик икон.

Рождены для радости,

Только где она?

Мало в жизни сладости,

Горечь от вина.

Черно-белой птицею

Улетают дни.

Мы  – одно с сестрицею,

Мы всегда одни.