* * *
На ваших клумбах георгины,
Так красивы, но мне милей
В тени узорчатой рябины
Стожильный кряжистый репей.
Неброский цветом, но бедовый.
В нем стержень жизни – простота,
Но в этой простоте суровой
Совсем иная красота.
А георгин ломает ножку,
Стыдливо вянет головой.
Под солнцем розовый немножко,
А лунной ночью – голубой.
Икар
Крылья ночи на болтах шестигранных,
Перья гибкие в шарнирах стальных.
Мало избранных, хоть много и званных,
Обездоленных, глухих и слепых.
В зазеркалье боги тризны пируют,
В чашах пенится амброзий нектар,
Плачут струны, струны смертно тоскуют,
В небесах звенит стальной мой Икар.
По кругам забвений, выше и выше,
Но не жар палит – ревут холода,
Песня слышится все тише и тише,
Усмехнулась жизнь под корочкой льда.
Вечность вперила глаза смоляные,
Океаны света – нету тепла.
Разлетелись хрусталями стальными
От морозов два звенящих крыла.
Разлетелись, и колючей пургою
Потушили перья в хлябях болот.
Дымный реверс над замерзшей рекою –
Белый пепел – человек-самолет.
* * *
Не гоню ни доброе, ни злое –
Видно, стал мудрей.
Закатилось солнце за горою
В бурьяны полей.
Синь небес растаяла в озерах,
В сонных васильках.
Ветерок колышет сена ворох –
Мыслей моих прах.
Я устал в себе, устал собою,
Тяжек думы груз.
Не звенит натянутой струною
Мой резной кобуз.
Есть ли я, иль нету, неизменен
Лик моей земли.
Были Клюев, Брюсов и Есенин,
Вот они – смогли.
Закатилось солнце красным сводом,
Синих звезд не счесть,
Поклонюсь святейшим из синодов,
Прошепчу: «Я есть…»
Утвердите слово золотое,
Темен скорби храм.
Принимаю доброе и злое,
Бейте по щекам.
Стал светлей, Любви не противляюсь
На кремнях пути.
За лихое слово трижды каюсь:
Господи, прости!
Осенний этюд
Отцу
В Нальчике осень, такая сусальная,
Грустью чарует кленовая сень.
Светит звезда одинокая, дальняя,
Плещется омутом лунная тень.
Утро раскроет лазури глубокие,
Снежные пики зардеют вдали,
Ближние горы и горы далекие –
В бухтах туманных мои корабли.
Вспыхнут огни разноцветно купинами,
Склоны долины, что радуги крыл.
В звонкую речку уронит рубинами
Ягоды жизни столетний кизил.
К сну увяданья дорога не дальняя,
Листья померкнут, расплачется день
Серым дождем. Позолота сусальная
Свечкой погаснет, растает, как тень.
В Нальчике осень, такая дождливая,
Ели в туманах еще голубей.
Осень души моей, грусть сиротливая –
Желтые листья пустынных аллей.
Осенний ноктюрн
Женщина тонкой пряжи
Из голубых рассветов
Грустно вздохнет и скажет:
– Кончилось наше лето.
Кончились дни и ночи
Кружевом арабесок,
Дождик осенний точит
Глянцы багряных фресок.
Хрупкий, как сон, кораблик
Бризом мечты качнется,
Вскрикнет пугливый зяблик,
Луч огневой сорвется
В омут любви багряный,
Холод росы студеной.
Был я не вами пьяный:
Пьяный весной зеленой.
Ну, а сегодня тени
Дней наших так правдивы,
Стали прозрачней сени
И бесприютней нивы.
Стеклышко неба – просинь,
В лужице стынет звонко.
Тихо шагает Осень,
Осень – моя девчонка.
Кукла
В горшочке глину развели
Нектаром от семи росинок.
Слепили куклу, завели
Потуже семь стальных пружинок.
Омыли радугой цветов
Под семиструнный лад звенящий,
Легонько шлепнули: «Готов!»
Блестящий, новый, настоящий.
Спустили в пестрые шатры
На волосинках откровений.
Сказали: «Вот твои миры,
Ты – человек, владыка, гений.
Будь послушаем – мы с тобой,
Не рви связующие нити,
Резвись, танцуй, влюбляйся, пой
По нами заданной орбите.
Играй, покуда ход пружин
Вращает радужные грезы.
Спектакль недолог, Арлекин,
Спеши смешить. О Боже! Слезы…»
Камень
Камень-глыба на склоне молчит до поры,
Но придет его время и, грозно гремя,
Он сорвется нежданно к подножью горы,
Рваный след оставляя, застонет земля.
Так и горе приходит украдкой, как тать.
В доме тихо, уютно, тепло и светло.
Спит дитя в колыбели, счастливая мать
И не вспомнит, что в мире есть горе и зло.
А пока за стеной, как и тысячу лет,
Белый снег, тишина и дымок кизяка.
Спит аул под горой, по реке лунный свет
Отраженные звезды уносит в века.
По весне ручейки зажурчат, запоют,
Зацветут абрикосы и сливы в саду,
Оживится земля, люди лучшего ждут:
Не для этого двери, чтоб впускать в них
беду.
Но случается что-то и где-то не так…
Может, в души прокралась неверия ложь.
Кто-то брови нахмурил, а кто-то кулак
Сжал упругой пружиной, чтоб выхватить
нож.
И под камень, по капле, по желобу лет
Просочится отравленной мутью вода,
Загрохочут обвалы, спасения нет,
Загорится кровавою местью вражда.
А пока что – храни нас, Всевышний Аллах,
Мирно пчелы жужжат, и цветет абрикос,
По весне горец пашет на кротких волах,
Эдельвейсами камень по склону оброс.
Скалолазы
Друг моего врага – мой враг.
Враг моего врага – мой друг.
Над пропастью гулкой по тропочке-нитке
Шагают в шеренгу друзья и враги.
Колючие локти, подножки-улыбки,
Туман, снегопады, не видно ни зги.
Ура! Поскользнулся, шеренга плотнее.
Над бездною руки, отчаянный крик.
Кто сзади, стремится занять поскорее
Заветное место, врубаясь в ледник.
А тропка все круче, по гребню, по крыше
Срываются камни, лавин жуткий гром.
И каждый мечтает, чтоб тот, кто повыше
Сорвался, скатился, гремя рюкзаком.
Толкаясь локтями, к вершине, задорно,
К победе, где каждый один за себя,
Шагают в шеренгу по тропке упорно
Взалкавшие власти – враги и друзья.
Связь
На пароходике бумажном
По звонким вешним ручейкам
Отправлюсь в детство, там однажды
Пришлось расстаться, детство, нам.
В оконце бликом светлый мальчик
Прощально лучиком скользнул.
Я переехал в южный Нальчик,
Он под лампадками уснул.
Миг черно-белый, штрих разлуки
Простой, как святость алтаря,
Беру альбом заветный в руки,
Где фотография моя.
Смотрю в глаза, он смотрит в душу,
А между нами тьма минут,
И если эту связь нарушу,
Растаю там, исчезну тут.
На пароходике бумажном
По отраженным облакам
Я уплыву, как все, однажды,
Растаю здесь, исчезну там.
Папа-муравей
Софийке
Ветер шальной травы в косы заплел,
Дождь проливной быстротечный прошел.
Тучи растаяли, в дымке луга,
Радуги вспыхнула в небе дуга.
Уж розовеет небесная сень,
Солнце к закату, кончается день.
Мокрою тропкой спешит муравей,
Трудно, раскисла земля от дождей.
Тянет поклажу. Один, не помочь:
Брось! Надвигается страшная ночь.
Вон уж фонарик зажег светлячок,
Вылез из схрона злодей-паучок.
В тайной засаде притих богомол,
Водит глазами, коварен и зол.
Брось свою ношу, беги налегке,
Что за богатство в твоем сундучке?
Плачет, но тянет свой груз муравей,
В доме с десяток голодных детей.
Кто их накормит, бедняжек? Беда!
Кто защитит от лихого суда?
В доме в великой тревоге жена.
Спать бы уж впору, да разве до сна?
Травы стеною по ветру шипят,
Ночь потушила за речкой закат.
Шорох за дверью. Вопит детвора:
«Папа с работы вернулся. Ур-р-ра!»
* * *
Дождик с крыш по трубам водосточным,
Что-то о небесном отзвенит.
Ночь погаснет, призраком молочным
Утро дню калитку отворит.
И в окно росистое сырою
Прелью листьев золотистых крон
Прокрадется день, но я закрою
Створ певучий, и вернусь в свой сон.
Что мне день? Печали и заботы,
Скорбь вины и радости земной,
Вечное души бездонной: «Кто Ты?»
Страстное: «Спаси и упокой!»
Птица
Вытачивал крылья, по перышку, тонко,
Пропитывал воском, вязал бичевой.
Две тысячи перьев, кленовые, звонко
Органом гудели, звенели струной.
Ночами, в подвале моей эйкумены –
Обители мрачной, учил их летать.
Сгибал их на гибкость, ломал их об стены
И плакал, когда удавалось сломать.
Мой шанс на удачу – процент и не боле,
Но злость и упорство к победе сильней.
И вновь за работу, до крови, до боли,
Чтоб перья звенели упорней и злей.
Я мастер, я птица из нервов и стали,
Я делаю крылья, учу их летать
Без солнца, без света, в холодном подвале,
Ночами, ночами, мне некогда спать.
Но знаю, когда-нибудь это случится:
По звездному небу, органом звеня,
Промчится моя белокрылая птица.
Улюкайте в небо, ловите меня!
Влюбленные
Марку Шагалу
Они парили, нет, не в вышине,
За руки взявшись, чуть земли касаясь.
Плыл легкий вздох в таинственном огне
По дворикам, сиренью рассыпаясь.
Плыл дивный свет, сама Любовь плыла
Над Витебском, звучала тонко скрипка.
В весенних лужах вспыхнули крыла
Едва заметно, радужно и зыбко.
Газонокосилка
Газонокосилка трещала, дымила,
По травам стернею тянула тропинку.
Газонокосильщик, как лошадь, уныло
По кругу орущую катит машинку.
Лужок, как яичко. Пластинчатой рябью
Нарезаны звуки от края до края,
Нахмурились тучи небесною хлябью,
Под тяжкую музыку грустно вздыхая.
В росинках бензиновых радуг осколки,
Юдоль травяная разута, раздета.
Рядами былинки, иголка к иголке,
Единого роста, единого цвета.
По битому полю головки ромашек,
Небесные брызги лесных незабудок,
Стеклянные взоры глазастых букашек,
Цветастые тени их лапок и грудок.
Приглаженный коврик. Уютно, красиво.
Эстет гильотиной прошелся орущей,
И лишь у пенечка стоит горделиво
Репейник стожильный, стоглаворастущий.
Мозаика
Маме
Детство, это лето –
Странный полусон,
Стеклышки с секретом
Клеймами икон.
Изб столетних кряжи,
Тополиный пух,
Чернотой до сажи
Горлопан – петух.
Речка, огороды,
Вдоль сырых болот
Сгнившие колоды,
Ивовый заплот.
Улица крутая,
На пригорке храм.
Мама молодая,
Красивей всех мам.
* * *
По гатям болотным, прогнившим и
склизким,
Идем небосклоном холодным и низким.
Мы вечные путники в поисках счастья,
А в душах – дожди проливные, ненастья.
Куда и зачем мы идем по низинам?
Луга заливные прижались к вершинам.
Но мы разучились летать, в душах влага,
От ржавчин прогнила стальная отвага.
Изъедены червем хоругви-знамена,
Потеряны: жезл, держава, корона.
Промокшие крылья, но грезится счастье.
Холодное небо. Несчастье, ненастье.
* * *
Перед тем, как отплыть, пароходы
Прочищают охрипшие глотки,
Бурунят изумрудные воды
И качают рыбацкие лодки.
Перед тем, как отплыть, пассажиры
Суетятся, кричат, как шальные,
Огрызаются в кассах кассиры,
Мокнут потом рубахи льняные.
Перед тем, как отплыть, пароходам
Моют палубы, драят железки.
Повара по мосткам самоходом
Катят хмуро со снедью тележки.
Пассажиры с великой поклажей –
Узелки, чемоданы, баулы.
Пьяный грузчик, испачканный сажей,
Мнет ладонью небритые скулы.
Перед тем, как отплыть, провожают
Тех, кто хочет уплыть пароходом,
Мнут, целуют, опять обнимают
И желают хорошей погоды.
Репродуктор отчаянным храпом
Пророкочет над общим авралом,
Не понять, но к опущенным трапам
Уж бегут по горячим причалам.
Все успели, довольны, счастливы,
Никого и ничто не забыли.
Мальчик в воду лиловые сливы
Бросил, крикнул вдогонку: «Поплыли!»
* * *
Времен немая быстротечность
Не огласит предсмертный крик,
Всепоглощающая Вечность
Сотрет надежды краткий миг.
Мрак бездны бездной разомкнется,
Просветом алых облаков,
Звезда погасшая сорвется
В холодный прах иных веков.
Святой Синклит – даймонов каста
Не отворят мои уста,
Медовый яд Экклизиаста
Не оживит в груди Христа.
Под сердцем Избранной Мадонны
Не зреть забвенно, кончен сон,
Младенец с розовой иконы
Не огласит хоры икон.
И уж не дрогнут своды Крова;
Псаломщик нем, на нем печать
Я понял вещий смысл Слова,
Я вечно буду Им молчать.
Вдохновение
Не я ли жаждал встречи?
Ночь темна.
Вот всполох света вспыхнул еле зримо
На дне Грааля*, полного вина,
Улыбкою таинственного мима.
Ожил огонь, холодный, как неон,
Над фитилем обугленным лампады,
Ресниц крылом коснулся странный сон –
Прозрачный сон струящейся дриады.
Стирая грезу с влажного стекла,
Роняю в тишину по капле влагу.
Как странно – необычно ночь светла,
Как тонко луч чернит строкой бумагу.
* * *
В свой черный день, свой черный час, свой
черный миг,
Спрошу себя, без суеты, чего достиг?
Спрошу себя, без кривизны, как Сущий Бог,
Что сделал я, что не успел, а что не смог.
И пусть в глазах уже не свет, а ночи мрак.
Прожил ли с пользой эту жизнь иль просто
так?
Любил ли ближнего и был ли сам любим?
Ведь без любви, как без огня, дела, что дым.
Путь предначертан, но Господь вложил
дары.
Их приумножил ли, иль спрятал до поры?
И достижима ли она, благая цель?
Подкралась смерть, как вьюжный сон, легла
в постель.
Подкралась смерть, плетет венок из дней
моих.
Я посвящу ей о любви последний стих.
* * *
По душам никто не скорбел и не плакал,
Стожильное бремя – разорваны жилы.
Туманами дождик воскресный покапал
На черные рвы – ледяные могилы.
Ползли эшелоны, этап за этапом,
Чугунные рельсы набатом гудели,
Стальные машины с сопеньем и храпом
Крутили колеса, их звезды горели.
Великие стройки – могилы – бараки,
Сыны от Адама из плоти и света –
Горящие угли, холодные шлаки
И смерть на бумажке под грифом секрета.
И гати в болотах, и страшные кости,
Как сваи живые, орущие к Богу,
И плоти, что в небо взрывались от злости,
Их души мостили к Эдему дорогу.
* * *
Отцу
I
Отца не стало, в доме пустота,
И нет страшней утраты в мире боле.
Я плачу, безутешно мое горе,
Невыносимо тяжек груз креста.
И хоть сентябрь в убранстве золотом
Светился ризно-алыми плодами,
Казалось мне, что черными крылами
Сам мрак заполнил светлой жизни дом.
А времена бурлят живой водой,
Неумолим и зорок мрака вестник,
Вот я уже отцу почти ровесник –
Еще не стар, уже не молодой.
И торжествует больше в сердце грусть,
А осень в совершенстве так прекрасна.
Горит звезда, то призрачно, то ясно.
Кто понял жизнь – ответит смерти пусть.
Отцу шепчу – прости, через года,
Ровесникам язык всегда понятен,
Упреков смысл и истинен и внятен:
Твоя беда – теперь моя беда.
А что заботы? – жизни ветхий хлам,
Они от века, было так и прежде,
Но есть Любовь, а значит, быть Надежде.
Воздастся же по вере и делам.
Иду на свет , звезда моя горит,
В душе любовь и память сохраняя,
Не мне роптать. Есть мама, и я знаю,
Для нас, детей, Господь ее хранит.
II
Сруб рубили и камни под первый венец
Возлагали, чтоб крепко стоял новый дом.
Так и в жизни, учил меня прежде отец:
Прочно стой на земле, помни , сын мой, о том.
Не ищи легких тропок, трудами твой след
Пусть останется прочным, как камни в горах,
В каждом деле – любовь, если этого нет,
Значит, нету фундамента в добрых делах.
Не гордись, коли кратким успехом тебя
Жизнь возвысила, пусть и на малый вершок.
И орлов с поднебесий роняла земля,
Каждой жизни отмерен удел свой и срок.
Славен путь не длиной, жизнь – не сроками
лет,
Загорелся светильник и тьме не объять.
Мне отец говорил, что счастливее нет,
Кто трудом вдохновлен, кто умеет пахать.
Чти обычай земли, где рожден, где живешь,
Седину стариков и могилы отцов,
Ведь и ты, час настанет, покорно уйдешь,
Память – истина жизни! Не будь средь слепцов.
Веселись, если Бог наградил по трудам,
Стол накрой, пригласи сердцу близких
людей.
Защити сироту – так завещано нам,
Накорми обездоленных хлебом детей.
Следуй этому, сын мой, и помни о том:
Если сруба изъеден основы венец,
Без фундамента правды не выстоит дом.
Так при жизни учил меня мудрый отец.
III
У черного осеннего окна
Сижу, а ночь дождем в стекле слезится.
Пленит печаль, и поздно, но не спится,
Тревожны думы, сердцу не до сна.
Уж четверть века с нами нет отца,
Но, как вчера, картины ярко-зримы:
Вот смерть вошла, глаза неумолимы
На зыбком хладе бледного лица.
Упали камни черные, что мрак,
Как осознать сужденую потерю:
Два голоса, один кричит – не верю!
Другой твердит – все правда, это так.
Склоненный над постелью смятой ниц,
Молю с искрой надежды о спасении,
А за окном прозрачный день осенний
Растаял в ночь под клики сонных птиц.
Вдруг озарилось. Легкий шелест крыл
Пронесся, покрывал едва коснулся,
Отец враз просветлел и улыбнулся:
«Прости», – шепнул. И все. Глаза закрыл.
И страшная глухая тишина
Сомненья разрешила мигом кратким –
Мостом Сират, и призрачным и шатким,
Он лезвием блеснул над бездной сна.
По древу жизни линии колец –
Застыли годы, дни по ним кружатся,
Осенние дожди в стекле слезятся,
Из темноты глядит в окно отец.
IV
Реке вернуться к прежним берегам,
Не вечен снег, дожди с небес прольются,
И птицы по незыблемым кругам
К гнездовьям родовым назад вернутся.
Вернется миг, венчаемый зарей,
Ночная тень в бездонный мрак сорвется,
Пред утреннею бледною звездой
Вчерашний день сегодняшним вернется.
Лишь человек уходит, меркнет свет:
Нет, не войти в одну и ту же реку.
Все повторится. Нет возврата, нет,
Ушедшему из жизни человеку.
V
Всему свой срок речен – от дня до дня,
Ветрами листья хрупкие сорвутся
С озябших тополей, ледком звеня,
В пушистый снег и с ним в одно сольются,
Где в мертвой тишине ни дней, ни лет,
Ни упований вечных на заботу,
А только свет, пустынный чистый свет,
Покоем охраняющий Субботу.
Предчувствие обманет ли меня?
Крадется осень тихо, осторожно
Багрянцами кленового огня,
А на душе и смутно, и тревожно.
Безгласы моросящие дожди,
Стволы черны, задумчивы и строги,
Слезятся мхи на каменной груди
Скалы, что спит веками у дороги.
И затухает листьев падших прах
Зелено-золотистыми огнями,
Лишь у калины зыбко на ветвях
Горят плоды кровавыми кистями.
Предчувствие тревоги – обмани!
Плывет корабль, полны делами трюмы,
Короче и быстрее стали дни,
Длиннее по ночам тугие думы:
А тот ли груз, что от штормов хранил?
Приметы зимних стуж так явно зримы,
Дерзал любви иль истинно любил?
Познавшему Любовь не страшны зимы.
* * *
Магомету Мокаеву
Пусть крутится мельница жизни твоей,
Рождаются песни – орей-ори-рей.
Тебе я слагаю свой стих, Магомет, –
Балкарии древней поэтов поэт.
Пишу не из лести, от сердца слова,
Не молод, седа уж моя голова.
Немало мелодий кобуз твой сложил,
Ты мудрому слову меня научил.
Что песня без праведных искренних слов?
Несладкий щербет, недосоленный плов.
Так много играющих, громок их звон –
У глупости смех, лишь у мудрости стон.
Вороны кричат, а поет соловей.
Да крутится мельница жизни твоей!
Балкарии вечной поэтов поэт.
Всевышний дал Слово. Твори, Магомет!
Неизвестный портрет неизвестного
М. Л.
Траурный креп в окоеме прекрасного,
Женщина – греза, лучистая, ясная,
В пальчиках тонких лорнет.
От любопытных сокрыта хранением
В раме старинной с ажурным тиснением.
Чей этот дивный портрет?
Годы не властны над красками звонкими,
Хрупкая сеть паутинками тонкими
Тайну до срока хранит.
Нет на холсте и намека на гордое
Имя, что пишется буквою твердою –
Звездочка точкой горит.
– Кто ты, напомни, такая знакомая,
Ты ль прилетела ко мне невесомая
В страшную судную ночь?
– Кровь растекалась белеными стенами,
Ангел споткнулся раскрытыми веками.
– Крикнула:«Надо помочь!»
Враз зазвенело, и ратью крылатою
Свод вознесен над больничной палатою –
Звездно-хрустальная твердь.
Визг по стеклу – рыщут когти железные,
Кроткие светятся крыльями нежными,
Гонят безликую смерть.
– Ты ль растопила узоры морозные
И отогрела глаза мои слезные,
Жемчуг собрала на нить?
Звонкое лезвие дрогнуло, выпало,
Вьюга завыла, метелью засыпало.
Слышу далекое – жить!
Зонтолет
Залез на крышу, старый зонт раскрыл
И прыгнул вниз, чтоб миром удивиться,
Но не упал, а в выси воспарил
И полетел стремительно, как птица.
Вцепился в кость – удобна рукоять,
Страх позади, и поздно уж бояться,
Всю жизнь мечтал не падать, а летать
И миром этим чудным удивляться.
А зонт летел по небу, как фрегат,
Раздув ребристый парус свой по кругу,
И люди оборачивали взгляд,
И улыбались весело друг другу.
Внизу цвела и пенилась сирень,
Мой мир таким игрушечным казался.
Плыл зонтолет, небес синела сень,
И я, как все, по-детски улыбался.
Времяделы
Заглянул под крышку, там колесики
Тянут бечевою стрелки грузные,
Зубчики, валы, стальные тросики
Стонут песни грустные, натужные.
От трудов, невзгод, лихого времени
Ржавою тоской свело пружиночку,
Молоток рубиновый по темени
Гонит шестеренку-сиротиночку.
Каждый час со свистом и сопением
Выбегают молодцы забойные,
Бьют набат с таким остервенением,
В гробиках дрожат винты покойные.
А живые в страхе разбегаются,
Стрелки-корабли плывут лагуною,
Согрешают гаечки и каются
Ясным днем и ноченькою лунною.
Как один, одним живут стремлением
В городке убогоньком – шкатулочке,
Занятые странной штукой – временем,
Шестеренки, винтики и втулочки.
* * *
Иноземец, напрасны старанья твои,
На балкарской свирели тебе не играть
Песни гордой и вольной небесной земли.
Что могу, милый друг, я тебе пожелать?..
Слишком правильно дуешь, с умом, не спеша,
Слишком верно твой пальчик ложится в
глазок,
Льются звуки неплохо, но где же душа?
У свирели не голос, а так – голосок.
Вижу скепсис-улыбку. Да, ты музыкант!
На серебряногласой играешь трубе.
Для сыбызгъы же нужен особый талант:
Быть балкарцем на этой прекрасной земле.
* * *
Усни, свинец, замри в глухих стволах,
Гром, онемей у детской колыбели,
Клинок войны, рассыпься в ржавый прах,
Дождем пролейтесь, колкие метели.
Гори, огонь, на камне очага,
В кузнечном горне, доме хлебопека,
Искрой любви в селении врага,
Крылатым словом Воина-Пророка.
И пусть провидцы зорче видят сны,
Их утро озаряется от Света.
Усни навек, свинец, в стволах войны,
В глазах людей, в лихой строке поэта.
| 