ДВА ИСТОКА
Покосилась убого
Деревенька в снегах.
Позабытая богом,
Затерялась в лесах.
Берестовым покоем
Юность светлого дня
Мятным травным настоем
Утоляла меня.
Зимним вечером вьюга –
Колокольчиков звон –
Дивной песнею Юга
Наполняла мой сон.
А весенней порою
Берестовый рассвет
Пел далекой зурною
Незнакомый куплет.
Эхо бубном звенящим
Чистый голос ручья
Чудным звуком манящим
Донесло до меня.
Мне шептали березы:
Есть такая земля,
Там цветущие розы
Застилают поля;
И могучие горы
Белоснежной грядой
В голубые просторы
Взмыли грудью крутой.
Где в потоках стремнины,
В вечной песне камней
Слышны Нартов былины
И звучит Исламей.
Там твоя половина,
Там второй твой исток…
И склонилась рябина
Головой на Восток.
* * *
Падают снежинки плавно. Плавно,
Кружатся, как будто балеринки.
Вроде бы еще совсем недавно
Теплым небом плыли паутинки.
И еще совсем недавно
Окна были распахнуты в классе.
Пролетела осень. Плавно, плавно
Кружаться снежинки в тихом вальсе.
Нальчик – 1959
Другу ушедшему, гитаристу
Александру Черкасову
Ухожу в пустоту, ухожу в никуда
В сновидениях – тихой рекой.
Крутит мельницу жизни со скрипом вода,
Сеет ветер сухой лебедой.
Мои мысли, истертые камнем времен,
Белым вихрем по вешним лугам
Журавлями уносятся в дымчатый сон
По неведанным звездным кругам.
Где печали обид и туманы невзгод
Из купели пророческим сном,
Новой сутью предстанут из призрачных вод,
Теплой музыкой в стынущий дом.
Ухожу в пустоту, ухожу в никуда
В сновидениях – тихой рекой
Синей искрой на небе застыла звезда
Над другою, потухшей звездой.
КРУГ
Я рухнул, пробитый каленой стрелой,
Я видел, как блещут восторгом глаза
Раскосою сталью кривого ножа.
Я умер, и степь пролегла надо мной,
Стирая курганы под бременем лет,
Могильные камни опутав травой,
Я умер тогда, а сейчас я живой,
Но ноет в груди кровоточащий след.
Под звуки кобуза, под грохот копыт
По звонкому полю навстречу судьбе
Я вновь возвращаюсь, мой кровник, к тебе,
Плечом раздвигая забвений гранит.
Но вновь, как и прежде, настигнут стрелой,
Я падаю навзничь с лихого коня;
Квадратное небо глядит на меня
Лазурного крышей могилы сырой.
Но это недолго. С небесных высот
Срываются камни на мертвую грудь,
И кто-то мне шепчет: «Смотри, не забудь
Ухода из жизни и месяц и год».
Лета пролетают журчащей рекой,
Суровое время стирает гранит.
Под древними плитами плоть моя спит,
Я умер тогда. Я забвеньем живой.
* * *
Ветер серые тучи гонит.
Мелкий дождь моросит тоскливо,
И печально на землю клонит
Пожелтевшие ветви ива.
Все пронизано бледным светом,
От реки легкий дым стелится
Я пришел попрощаться с летом,
С тихой речкой пришел проститься.
И не вижу свободы более...
Раствориться в простом и вечном.
Воплотившись в ковыль, что в поле
Серебрится в потоке млечном.
Раствориться в простой травинке,
В янтаре алычи душистой,
В хрустале голубой росинки,
В роднике, став водою чистой.
Я пришел попрощаться с летом.
Скоро листья падут росою,
Золотисто-багряным цветом.
Я проститься пришел с собою.
КАЙСЫНУ КУЛИЕВУ
Кайсына читаю...
А где-то дожди
Осеннею прозой шуршат.
Цветут эдельвейсы, прижавшись к груди
Утесов; алеет закат.
Вздыхают ущелья тесниною скал,
Слезятся граниты росой,
Струятся озера глазами зеркал,
И реки звенят бирюзой.
И я улетаю в небесную даль
Зарею, в кизиловый цвет.
Туда, где на склоны туманов вуаль
Накинул могучий Чегет.
Здесь черные камни поэта рукой
Раскрашены красками дней,
Прожитых единой народной судьбой,
Единою песней своей.
И слово, что некогда вещий Кязим
Отковывал в кузне, как сталь,
Звездою Кайсына под сенью чужбин
Блеснуло в безбрежную даль.
* * *
Мне часто снятся сны одни и те же:
Один в холодном городе чужом,
В поношенной, оборванной одежде,
Ищу, не зная адреса, я дом.
И знаю, – там давно меня заждались;
Мерцает свет от тени за окном,
И вроде вот тот дом, но сны кончались,
И исчезал таинственный мой дом.
А с ним кривые улочки и скверы,
Ночной фонарь и чьи-то голоса.
Я верю в сны, но мало, видно, веры,
Забвением белеет полоса.
Стучит будильник, клацая бездушно,
Пора вставать, сереет хмуро день,
А по стене незримо и воздушно
Растаяла прощально чья-то тень...
* * *
Мастеру А. З. Пазову
Из кованой песни руками маэстро
Прекрасным сосудом, где мысли и чувства
В холодном металле, как с мягкого теста,
Рождается чудо во славу искусства
Рожденная форма, облекшись стихами,
Великим терпеньем, божественным даром,
Былинами Нартов, литыми словами,
Звучит неразрывно, как новое в старом.
ГУМАЦУМА
Облупленной морщинясь штукатуркой,
Дома кривятся, ощетинив крыши.
Вдоль улицы, толпою серой, мыши
Скользят по мостовой походкой юркой.
Спешат, глазея в проруби-витрины,
Суетность облекая в форму цели.
Ослепшие в неоновой метели,
Им щурятся развратно магазины.
II скалят белозубо манекены
Фальшивые улыбки пустотою.
Кумирами над бурною толпою,
Богами средь людской кружащей пены.
По серому асфальту серой сутью
Вдоль стен хрустальных призрачного рая
Бредет толпа, ругаясь и зевая,
Блестят глаза холодной алчной ртутью.
А сверху, меж изломов черепицы,
Уж много тысяч лет синеет небо.
Блистают звезды зернышками хлеба,
II радостно кружат по тверди птицы.
Ночной парк
Нальчикский парк. И что за диво!
В душистом цвете алычи
Плывут деревья молчаливо
Белесой дымкою в ночи.
Далекой речки рокотанье,
Как приглушенный стук подков,
Доносит дальнее звучанье
Могучих скал и ледников.
Луны серебряное блюдо
На травы, в бархат бирюзы,
Роняет свет, рождая чудо
В жемчужных капельках росы.
Кругом покой благословенный,
Чернеет башни силуэт,
Как горца гордый стан степенный,
Как древний страж далеких лет.
А воздух свеж в прохладе горной,
В благоухании садов,
Блистают звезды в бездне черной –
Ночной обители богов.
О ТРЕХ КАРТИНАХ
Казимиру Малевичу
Я на черном холсте рисую
Черной краской свою планету.
«Дайте свет! Я о нем тоскую,
Я стремлюсь постоянно к свету!»
Но блуждают глаза незряче.
Кто-то тыкает в холст рукою;
Нету смеха и нету плача –
Равнодушие над толпою.
Не звучит поднебесно Лира,
Краски в душах на дно упали,
В черной бездне рожденье мира
Не увидели, не «поняли».
Властный голос звучит, как грохот:
«Что ты, бездарь, намазал дегтем?»
Свист протяжный и громкий хохот,
Уж толкается кто-то локтем.
Все прозрели, и все «поняли»
И возвысились предо мною:
Знай мол, наших! Не то видали!
Удивил, мол, мазней такою.
Белый холст натянул я смело,
Белой краской рисую город.
Нет в нем грязи, кругом все бело –
С полотна веет жуткий холод.
Нет страдания, нету боли,
Нету тени, и постны лица
У людей, что белее соли,
В белом небе белеет птица.
Я на белом холсте рисую
Белой краской свою картину;
«Дайте тень, я о ней тоскую,
Мне бы капельку – в середину».
Но в душе чей-то тихо:
«Белый город – мечта земная,
Эх, художник, хлебнешь ты лиха! –
На земле не бывает Рая».
Вон ослепла толпа, глазея.
Хоть твердят, что стремятся к Свету.
Шепот злобный; «Опять ахинея.
Ведь картины и вроде нету».
В третий раз на подрамник туго.
Вновь рисую свою картину,
Кисть пружинит метлой упруго.
Все понятно. Поля и горы,
Деревца распустились цветом.
Гуси, куры, коты, заборы,
Заводская труба при этом.
И народ. Он всегда шагает.
В фас и профиль, в жару и стужу.
Но чего-то в ней не хватает?
Ах! Совсем позабыл про душу.
ИЗ ЮНОСТИ
В подъезде, грязном и убогом,
Измяв цветы, устав уж ждать,
Я ей хотел сказать о многом,
Да полно, бог избавил врать.
А за разбитой дверью слякоть
В фонарном свете, в каплях
Молчит, устав от жизни плакать,
Бездомный одинокий пес.
Тихонько свистнув, я, как друга,
Зову, вздыхая без вины,
Из заколдованного круга
От электрической луны.
Зову в тепло чужого дома,
В уют ребристый чугуна,
Перил изогнутого лома
И вечно грязного окна.
А он стоит и щурит грустно
Собачьи добрые глаза
В моей душе тоскливо, пусто
От грязи, черствости и зла.
МЫ
По законам единой судьбы
Проносились каленые годы,
Нам мостили дорогу рабы,
Не дождавшись заветной свободы.
Средь холодных сыпучих песков
Черепа, да звенящие кости,
Да обломки железных подков,
Проржавевших от времени, злости.
Мы шагали и падали ниц,
Нас песком засыпали барханы,
Но хрипел неустанно горнист,
И гремели в душе барабаны.
Выползая из мертвых могил,
Шли упорно к намеченной цели,
Разрушая обломками крыл,
Что нарушить еще не успели
И во имя грядущих времен
Полыхали кроваво знамена.
Вихрем мчался во мглу эскадрон,
По камням дребезжали короны.
Вторил им колокольный набат
Предсмертельным отчаянным звоном.
И небес купола во сто крат
Оглашались неслыханным стоном.
Мы шагали по грудам камней,
По обломкам великой державы.
Что ни камень – то отблеск царей,
Что ни имя – то зарево славы.
А в груди взбунтовавшийся раб
Уж громил вековые остроги.
Красный конь между пней и ухаб
Напрямую понес, без дороги,
Бороня для грядущих племен
В поднебесье ушедшую ниву
И вгрызаясь в степной небосклон,
Развевая кровавую гриву.
Звезды падали в пашню, шипя.
Небо черным вздыхало провалом.
Над великой страною, слепя,
Мчались стрелы отравленным жалом.
Шапки в небо летели. Ура!
Торжествуй, древней правды держава!
Светлой нивы взрастала трава,
Полыхала рубинами слава.
Но могучий неведомый Рок
Волны мчал над Великой равниной.
Запад грозно взирал на Восток,
Взвился Колосс кровавою глиной.
Мы шагали за правду на смерть,
Отрекаясь по вере от Веры.
И гудела небесная твердь,
И звенели хрустальные сферы.
Камни спас слепили глаза,
Грозный гений томился в гордыне.
Храм вознесся живым в небеса,
Где блуждает звездой и поныне
По дорогам народной судьбы,
Предвещая нелегкие годы,
Рухнул Колосс. Свободы рабы
Не дождались заветной свободы.
ПРОРОЧЕСТВО
Наступит день, наступит миг,
Когда в прозреньи запоздалом
Увидят толпы в небе Лик
В сиянии кроваво-алом.
II свет блестящих фонарей
По тротуарам мокрой тенью
Скользнет в провалы площадей,
Не оставляя миг сомненья.
Тогда забытых слов песок
В сухих гортанях хриплой сутью
Прольется правдой вещих строк
По мостовым холодной ртутью.
Броня прельщающих одежд
На камни рухнет звонким хламом,
Лишив спасительных надежд
Пред оголенным ветхим храмом.
Наступит день, настанет час –
Сама невинность содрогнется
Единой плотью многих рас,
В стальных забралах твердь сомкнётся.
Осыпав звезды, как зерно,
С хрустальных свитков небосвода
На нескончаемое дно
Души ослепшего народа...
| 