Ведьма
Рождена под безумной звездою
И в груди твоей вечная страсть.
Черный ангел вершит над тобою,
В красоте неземной твоя власть.
Ночь – сестра, дорогая подруга,
Злые звери покорны, как псы.
Фимиамом расцветшего луга
Пахнут черные пряди косы.
Грациозно скользишь по болотам,
Вздрогнет сердце при виде тебя,
И легонько толкнет в спину кто-то,
И полюбишь, совсем не любя.
Помутнеет рассудок и вечно
В каждой женщине будешь искать
Ту, которой продался беспечно,
От которой на сердце печать.
* * *
Порочен круг безумий, вырываюсь,
И быстр мой челн, и паруса туги.
Но, все же, вновь и вновь с волны срываюсь
И падаю на прежние круги.
На пенном гребне миг, как созерцанье.
Секундой быстротечной мой полет
Вбирает век. Но призрачно мерцанье
Олирны1, где меня Вожатый ждет.
Неверие – мой разум. И ужасно
Падение сквозь сферы по кривой.
И торжествует враг, а в небе ясно
Кровавый след прочертанный звездой.
Среди холмов разбросанные кости,
Их соберет крылатый мой даймон2.
И я войду в свой храм, как будто в гости
С цветком, забытым с прошлых похорон.
1Олирна – страна усопших всего человечества.
2Даймоны – высшее человечество Шаданакара. (см. Д. Андреев “Роза Мира”).
Встреча
Дочь моряка, и в глазах твоих – море,
Чайкой изогнута тонкая бровь,
Это тебе я писал на заборе
В детстве: “Марита плюс Вова - любовь”.
Рвал на газонах украдкой тюльпаны,
Клал их под дверь, но вздыхала не ты.
Папа-моряк бороздил океаны,
Мама смущалась: ”Откуда цветы?”
Ради тебя хулиганил. Директор
Тихо журил: “Не сходи брат, с ума...”
А во дворе участковый инспектор
Встретив, пророчил, мол, плачет тюрьма.
Время летит. И на новом заборе
Формулу пишет мальчишка другой.
Встретил случайно. В глазах твоих – море,
Прядь над бровями седою волной.
* * *
Я плакал горькими слезами,
Нет, не о жизни я жалел.
Там, за туманными холмами
Мой терем огненно горел.
Стирались дымные преграды,
Торжественен видений миг:
Из мрака древние лампады
Суровый оживили Лик.
И разделенная на двое
Душа, смятения полна
Искала мира и покоя,
Желала буйства и вина
* * *
Тонет корабль на бурлящей мели,
Все штормовой апрель...
Рядом столпились друзья-корабли,
Да не пускает мель.
Где-то истошно кричит буксир,
Чайки метнулись прочь.
Нет, не корабль затонул, а мир,
Мир, где жена и дочь.
* * *
Этот таинственный голос внутри.
Чей он, предвестник грядущей печали?
Сердце сожмется, лазурные дали
Вспыхнут знаменьем кровавой зари.
Кто ты, неведанный - плод ли раздумий,
Страх ли всезрящий, таинственный гений,
Света ли ангел, глашатый безумий,
Вестник ли страшных ночных сновидений?
Не покорился, но голосу внемлю,
Жизнь научила, научен паденьем:
Был гордецом и разбился о землю,
Кротким – гордыню обрел во спасенье.
Нет, не один я в безмолвной пустыне,
Дальней дорогой, в слепом полумраке -
Храм разделенный. В святой половине
С книги читаю я тайные знаки.
Там за завесой о Вечном дерзаю,
Плотью свободный и духом крылатый?
Ведом ли путь мне? По жизни шагаю -
Странник заблудший, прозревший вожатый.
* * *
Наполняет баба – сводня
Кубок злым вином.
В чаше винной преисподня
Плещется огнем
На чело ложатся блики
Алые, как кровь:
- Пей, монах мой бледноликий
Покупай любовь.
Захрустят червонцы сухо
В трепетной руке,
Заскрипит ключом старуха
В древнем сундуке.
Захихикает мигая,
Стукнет в дверь перстом,
Выйдет женщина немая
Волосы венцом.
Бросит взор надменно-смелый,
Затворит киот,
Дунет в свечи, тенью белой
По стене скользнет.
В тишине слепой невинной
Притаится дом.
Преисподня в чаше винной
Плещется огнем.
* * *
Мы встретимся в иных мирах
Средь моря на полоске суши.
Земле останется наш прах,
В единое сольются души.
В обетованном том краю
Святые к правде, без изъяна
Начнем сначала жизнь свою
В глубинных безднах океана.
Но знаю, где-то в мраке вод
Сорвет с запретного коралла
Праматерь жизни вещий плод
В преддверье грешного начала.
И перламутром чешуя
Вдруг озарится в детском взгляде,
Блеснет, как молния змея
По бесконечной водной глади.
Раскатно забурлит поток,
Нарушив таинство покоя.
И выйдут двое на песок
С волнами первого прибоя.
За ними Смерть. И жуткий страх
Разъединит на части души.
Мы встретимся в иных мирах
Средь моря на полоске суши.
Изгнанники рая
Мы построим свой дом на болоте,
Змеи гнезда в подполье совьют,
По ночам в камышовом фаготе
Духи страшную песнь запоют.
Будет вторить щепою осина
И гадюки умножат свой свист,
Заскрипит, разомкнётся у тына
Розовеющий тальника хлыст.
И в раскрывшийся лаз прокрадется
Древний леший с котомкой-сумой,
Лунный свет по окну разольется
Серебром над тобою и мной.
У тебя оживятся ресницы
Частоколом, мелькнут потолком
И наполнятся страхом глазницы,
И шуршаньем наполнится дом.
Где-то ухнет, протяжно и глухо
И под дверью послышится вздох,
А в стекле озарится старуха,
На плечах ее клочьями мох.
И рукою костистой, как птица
Поскребет по окну и замрет.
Заскрипит, задрожит половица -
Это страх, это смерть к нам идет.
Звук как стон, в псалтире семиструнном,
Нам прошепчут обрывки псалмов,
В этом свете серебряном, лунном
Ты и я, как две чаши весов.
И прижмешься так тесно, так жарко
А над страхом возвысится страсть
И наполнится звонкая чарка
Нам вином, где и горечь и сласть.
* * *
Друг мой, не грусти, налить вина?
Каждому дана своя забота.
У тебя красивая жена,
У меня неважная работа.
Хоть и говорят: “С лица не пить...”
Пренебрег, и всласть решил напиться...
Мне работу надо бы сменить,
А тебе с изменою смириться.
Призма
Гладь холодных зеркал –
Ризы в мертвых цветах.
В серебре амальгам
Лунный блик в каплях рос.
Отраженный кристалл —
В параллельных мирах –
Согрешивший Адам –
Искупивший Христос.
Не люблю зеркала,
Обитает в них смерть.
Взгляд надменный, чужой
И холодный, что склеп.
Неземные дела,
Незнакомая твердь,
Под потухшей звездой
Грустный ангел ослеп.
За изнанкой миров
Голубые пруды,
Изумрудная доль
И родная сирень.
Я еще не готов
В Зазеркалье воды
Растворить свою боль,
Отразить свою тень.
Балаган
В туго свитой пружине,
Закаленной и злой,
За спиралью упругой
Притаился шаман.
В хитроумной машине
Мужичок заводной
С заводною подругой
Отворит балаган.
Медно звякнет и лихо
Оживут вдруг хоры,
Запоют Мендельсона,
Закружат на винтах.
Дверь откроется тихо,
С потаённой норы,
С незамтного схрона
Выйдет пьяный монах.
Потрясет кулачищем –
Вспрянет клоун и мим
И шутя и балуя
Подадут ему кнут.
В балаганчике нищем
Ниц падут перед ним,
Запоют аллилуя
И царем нарекут.
Русь
Из глубины неизреченный
Твой богоносный горький путь.
Селений прах, в веках забвенный
Не воскресить и не вернуть.
Ты всюду – на холмах, равнинах,
И в духе тысячи племен,
Твой Бог в березовых купинах
Украшен в белоснежный лен.
Ты спишь под толщами курганов,
И страшен сон твоих могил.
Тлен копий, луков и арканов –
Предтече жертвенных горнил.
А полусгнившие холстины
Уж тлеют тусклою искрой.
Знамена – алые купины
Зовут на бой, на вечный бой.
* * *
Червь точит душу страшной тайной,
Бездонна в звездах Божья твердь,
Явилась жизнь, но не случайной
Искрой, а Словом, как и смерть.
И нет конца, и нет начала:
Выходим в дверь – другой порог...
Так от причала до причала
Плывет ковчег. Бескраен Бог.
* * *
На грешную землю спустился,
Открылись и слух и глаза:
Вот колос янтарный склонился,
Блестит на былинке роса.
И камень, он с виду невзрачный,
Врос в землю, морщины на нем.
Но вспыхнет вдруг в жилке прозрачной
Свет радуги дивным огнем.
И он оживится, и вроде
Очнется от вечных дремот,
На зло костенелой природе
Шершавою плотью вздохнет.
Так тонко, так трепетно, живо
Журчит голубой родничок.
И разве не чудо, не диво
Летящий в ночи светлячок?
И бледная нить паутинки –
Предвестница теплого дня,
И зелень обычной травинки,
И плесень замшелого пня.
А листья, ну разве не чудо?
В кленовом застыла заря,
Холодный огонь изумруда
И солнечный свет янтаря.
И даже в коряге, убого
Склоненной под бременем лет,
Я вижу присутствие Бога,
Как тихий таинственный след.
* * *
Казалось пустоте придела нет.
У вечности не взять и не прибавить...
Настанет срок, нам суждено оставить
Привычный дом. Уйдем, потушим свет.
Перешагнем порог, где пустота,
А там подъезд облупленный и грязный,
Чиновник с папкой, выбритый и важный,
А на стене распятие Христа.
И содрогнувшись радугами душ.
Осыпим все цвета, оставим серый.
Нас поведет прислужка – ангел белый
В казарму строем через серный душ.
Логика времени
Я долго ждал, я очень долго ждал,
Уж кости мои высохли до мела.
Из века в век песок их шлифовал,
Как древний скульптор мраморное тело.
Порой пески под натиском ветров,
Вдруг тихо, незаметно отступали,
Являя небу сотни черепов
С ослепшими глазницами печали.
И в те часы, прозрев среди светил,
Я провожал в ночи их караваны,
Покуда ветер вновь не наносил
Над прахом золотистые барханы.
В той бездне лет суть времени постиг
И вновь вернулся, бряцая бронею
На те круги, в тот самый час и миг,
Готовый к долгожданному мне бою.
И полный мести, полный злобных сил,
К ристалищу с опущенным забралом
Лечу на смерть, горит Еммануил
С щита стальным мерцающим зерцалом.
Ловлю свой шанс, но мне не победить,
Средь трех времен я волен только в среднем
И значит, вновь меня должны убить,
Как в первый раз в бою моем последнем.
И тот же хруст, и звон, и дикий крик,
Пробитый череп, кровь бежит висками.
Я долго ждал, я смерть свою постиг.
Покойно мне под зыбкими песками.
* * *
Нет, не уснуть забвенно мне
В покое розовой Олирны,
И не вдыхать курящей смирны
В обетованной той стране.
Я жизнь иную срисовал
Сквозь мрак стекла, не украшая:
Не Петр стоял вратами Рая,
А Аваддон пред жерлом ждал.
И отварив притвор окна,
Которое огнем зардело,
Моя душа покинув тело
Шагнула в явь хмельного сна.
В. Высоцкому
“Все когда-то умрем – мы когда-то всегда умирали”, -
Так поэт мне сказал, и ударив по струнам запел.
Струны лопнули враз; по пути между Адом и Раем
Он в последний вагон заскочил, но а я -не успел.
На промерзшей земле закрутились в железную стружку
Его струны, и я слышу голос далекий: “Прощай...”
Наливаю вина в нашу общую медную кружку
И молюсь, чтобы рельсы свернули на станцию “Рай”.
Может там и не ждут, может там непогода и слякоть,
Мне ль об этом судить? Помолился и выпил до дна.
Все когда-то уйдем, непристало по путникам плакать
И не надо жалеть за ушедших хмельного вина.
Вдоль перрона бегут и на стыках грохочут вагоны,
Неустанен их бег, струны-рельсы прощально гудят.
Светляками горят чьи-то лица, как лица с иконы,
И уносится в Вечность, забыв про дорогу назад.
Все когда-то умрем – мы когда-то всегда умирали,
Каждый день, словно груз – понеси-ка страданье и боль
Нам ли грешным судить? Они роли свои отыграли.
Продолжается жизнь, в ней расписана каждому роль.
Сестре Тане
* * *
Единой плотью нас слепили.
Купель-Вселенная одна,
Что б мы страдали и любили
Бог пробудил нас ото сна.
И ангел-розовый цыпленок
Весенним лучиком зардел
На ветхих бахромах пеленок
Средь двух разъедененных тел.
Он дул в озябшие ладони,
Виной тому студенный март,
Рябились клейма на иконе
Картинками игральных карт -
Пасьянс запуганный и тонкий,
По кругу, наше житие,
Где суждено на острой кромке
Быть вместе, как на острие.
Тебе в заботе вековечной
За каждый миг хмельного дня.
Две свечки жизни быстротечной -
Одна свеча. Прости меня.
* * *
Не обольщаюсь, нет, не обольщаюсь...
От жизни я всего довольно взял.
Обыденно и мирно попращаюсь
С семьей, друзьями с белизною скал.
Как мой отец, пройду притихшим садом,
Храня печатью горестный недуг,
Окину враз и все последним взглядом,
Запечатлю стволы касаньем рук.
И улыбнусь, хочу что б так случилось,
Мне выпал жребий не из лучших доль.
Перешагну порог, где мне приснилась
Всего лишь жизнь, как ноющая боль.
* * *
В недрах ночи щербатый фонарь -
Ржавый флюгер, скрежещет со стоном,
Ввысь уносятся стены бетоном.
Грустно, холодно. Студен январь.
Я иду, этот город не мой,
Без людей он особенно страшен,
И чернеют провалами башен
Силуэты домов. Я чужой.
Заблудился из детства и в нем
Страх мой бродит холодною тенью,
Нет начала – конца сновиденью,
Затерялся без адреса дом.
Мне б заплакать, и в холоде льдин
Пробуравить тоннель переулка,
В пустоту крикнуть громко и гулко:
“Обогрейте, мне страшно...” Один.
Чечня
Не будите от мирного сна.
Ночью звон телефона, как вспышка
Рядом спит моя дочка – малышка
За горой ... За горою война.
Не будите, нам хочется спать,
Видеть сны свои – добрые сказки.
Дни раскрашены в черные краски,
Днем удобней и метче стрелять.
Между днем, между ночью стена
Моей маленькой, тихой квартиры,
А в стене от снарядов уж дыры,
Дышит холодом смерти война.
И тревожно звенит телефон,
Он наполнен и страхом и злостью,
В темноте трубка белою костью
Грозно рявкает: “Кончился сон...
Монах
Этот страшный монах.
В черной рясе, хромой.
Древний посох в руках,
Бродит тенью за мной.
Жребий пал на меня,
Улыбнулась Лилит,
Для нее он от Дня
Ночь мою сторожит.
Ускоряю свой шаг,
Но бегу от себя.
Не отстанет ни как
В рясе совесть моя.
И, когда пред луной,
Вдруг восторженный страх
Наполняет храм мой,
Плачет черный монах.
* * *
Бежали дни, как тень по кругу
Часов, с зари и до зари -
Листки прилипшие друг к другу -
Папирусы – календари.
И в каждом дне, чуть зримым штрихом
Мое присутствие, мой след,
Но где-то в переулке тихом
Все тоже, но кого-то нет.
Иных встречая, мимолетом
Кивал им, вежливость храня,
Предавшись суетным заботам,
Делам обыденного дня.
Они, как я, спеша кивали
И уходили, иногда,
На день, на год в иные дали,
Порою просто навсегда.
* * *
Грустную песню стрекочет кузнечик,
Ночью поет заунывно сверчок.
Под одуванчиком троль – человечик
Сны собирает, кладет в сундучок.
Бабочкин сон – безмятежный и чистый,
Радужный день в нем, созвездья – цветы.
Сон муравья – путь в песчинках кремнистый,
Хлопоты ранние, в общем – труды.
Между колючек сухого репея
Видит свой сон лиходей – паучок:
“Плачет пленная юная фея ...”
Троль испугался, закрыл сундучок.
* * *
Не люблю зоопарков – это тысячи глаз
Всевозможных расцветок, всех печалей, как снег.
Я бывал в зоопарках и, конечно не раз,
Выходил и стыдился, что я есть человек.
Все мы любим свободу, все мы любим мечтать.
Загородка вальера – проржавелая клеть.
Звери тоже умеют и любить и страдать,
Звери чище умеют улыбаться и петь.
Показали корриду: “Окровавленный бык
На глазах изумленных пикадора топтал...”
И в груди моей вспыхнул торжествующий крик:
“Я кричал ему – Браво! Я осанна1 кричал”.
1Осанна (Евангелия) – приветствие, благословление, ликование, как высшее проявление этого чувства.
Разум
Мой тайный враг, ему 6 сразиться
Устами роз, мечами уст.
Разбить мой череп, удивиться,
Что храм торжественен и пуст.
В недоумении споткнуться
Холодным взором о амвон
И, торжествуя, улыбнуться,
Услышав непонятный – звон.
Своею правдой наполняясь,
Оглохнуть в пустоте моей.
Я за тебя мой враг покаюсь,
Молитвой, воскурю елей.
Ты слишком горд, и мне не равен,
Твой острый ум от века слеп.
Сокрытый след мне зрим и явен,
Я вхож в т вой нелюдимый склеп.
А ты желаешь все сразиться
С моею тенью, с пустотой?
Я буду за тебя молиться,
Не плачь мой друг – врач тайный мой.
Поэт
Да будет так! Пусть рваный стих
Не вызрел в глубине сознанья.
И голос бесконечно – тих,
Как вздох из бездн мировозданья.
И страх с неведомой тиши -
Восторг в лиловом бризе света,
И это властное: Пищи!
Строкой безумца и поэта.
Плачь в разноцветьи дивных слов,
Страдай от нестерпимой боли,
Проникся сказочностью снов;
Сплавляй в горниле своей воли
Цветы, где чувства и любовь
И лед, и молчаливый камень.
Пускай бушует дивный пламень
В душе, трепещет в венах кровь.
Как есть пиши, не исправляй.
Где мудрость, быть всегда сомненью.
Не Ты творец стихотворенью,
Ты исполнитель Воли. Знай!
Народному мастеру Александру Пазову.
Живой цветок.
Глазами мастера, ревниво,
Не пропуская каждый штрих,
Смотрю на кубок, как на диво,
На медновыкованный стих.
Касаюсь трепетной рукою
И слышу вздох, и слышу звон.
Гудит натянутой струною
В закате медном небосклон.
Металл, проникнутый любовью,
В витых узорах легких крыл,
Твореный песней, потом – кровью
В руках живым цветком ожил.
И я, почувствовал, так явно,
Рукопожатие творца.
И тень скользнула, тихо, плавно
С чеканной плоти, как с венца.
* * *
Ну, что поэт, опять о грустном...
В бездонной пустоши твой взгляд,
А в слове тонком и искусном
Сокрыт., не мед, а сладкий яд.
И преисполненный сознаньем
Души, в отверженных мирах
Ты ищешь боль, живешь страданьем,
Твой тихий плач внушает страх.
Спасибо друг... С тобой согласен:
В морях эабвенных челн плывет.
Путь этот страшен и опасен,
Но есть, кто любит, есть, кто ждет
Мой парус из иной юдоли,
Иных морей, иной земли.
Познал ли кто любовь без боли,
А боль без света и любви?
* * *
Смущена моим пристальным взглядом,
Нервно тронула локон волос,
Чуть заметно. За столиком, рядом
Муж коробочку мнет папирос.
Смотрит пресно, обыденно, вяло.
Между нами, лишь десять шагов,
Ты конечно, меня не узнала...
Бритолицым без черных усов.
Но прозрачная нить между нами
Напряженно и тонко дрожит,
Мой воздушный букет со цветами
Поцелуем обратным летит
Миг сусальным лесным листопадом
Вновь в объятия грешных стогов
Нас уносит. Твой муж с тобой рядом
Листья падают, – шелест шагов.
«Два трупа встретились в могиле»
К. Бальмонт
Осина. Метаморфоз жизни.
В лесу росла, меня срубили
Плоть распилили на гробы.
Я прах храню в сырой могиле
И точит червь мои лубы
И оплетают нити-споры
Тончайшей паутиной вен,
А мыши тайно роют норы
В холодный мой могильный плен.
Но перед тем, как превратиться
Всей сутью в первозданный прах
Есть время жизнью насладиться,
Присутствием Ее в норах.
С восторгом ужаса, немея,
Увидеть, как стремится мышь
Не к свету от убийцы – змея,
А в мой ковчег, где гниль и тишь
Из прошлого
Часы похожие на старую шарманку
Вздохнули хрипло, звякнули нутром.
Как трудно просыпаться спозаранку,
Когда темно и мокро за окном.
И по ступеням, грязным и шершавым,
Спускаться в ночь, считая этажи,
Что б во дворе увидеть, как корявым,
Не ровным рядом мокнут гаражи.
В который раз вздохнуть и удивиться,
Как вечному: – Зачем и почему?
И кто придумал от темна, трудиться
На фабрике похожей на тюрьму?
* * *
У моря, холодные дюны, рассвет.
Иду по песку, оставляя свой след.
Янтарные камни, так влажно горят,
Луна уж заходит, а солнца все нет.
Туман - белый парус скользит по волнам,
Их гребни подобны варяжьим ладьям.
И дует холодный пронзительный норд,
Лишь сумрачно – тихо в теснинах фиорд.
Мне чужд этот край, здесь так мало тепла
Хотя и свершенны Аллаха дела.
Я вырос на юге в стране кипарис,
Где звезды-алмазы, луна в злате риз.
Где ночь словно бархат пленительных грез,
Холмы возвышаются радугой роз.
И плещется море - живой изумруд,
И птицы на кронах зеленых поют.
Где вечно цветет благовонный жасмин,
Хрустальные реки журчат средь далин.
Там встретил однажды, о южная ночь!
Посланницу севера – викингов дочь.
Горячее сердце разбилось о лед,
И розы увяли, жасмин не цветет.
Полярно горит в моем сердце звезда,
Я странник влюбленный, иду в никуда,
У чуждого моря встречаю рассвет,
Туманы, фиорды - потерянный след.
Яма
Пахнет карболкою, йодом и плесенью,
Щами прокисшими – запах беды.
Окна забитые. Хмурою осенью
Стекла, как лужицы грязной воды.
Липко и гадко, постели казенные
В пятнах, бестыже разверзли ночлег.
Все мы больные и все мы влюбленные
Падаем пьяные в розовый снег.
И охладив свою плоть ненасытную
Катимся логом в терзающий сон
К иноку мрака, в обитель сокрытую,
В келью, где нет ни креста ни икон.
Утром укажут дорогу безлюдную,
Выйдем с оглядкой, похмельно дыша.
Ночь проклиная и женщину блудную.
Горько заплачет больная душа.
Реинкарнация смерти.
Из жизни, из прошлой, когда воевал,
Я вынес суровую прозу.
Не раз на груди моей враг рисовал
Булатом кровавую розу.
И падал не раз я с лихого коня,
И рушилось с грохотом поле,
И, вроде бы не было больше меня,
Был сгусток из нервов и боли.
Но я воскрешался обновами тел,
Познав философию стали,
Что если в бою я кого-то жалел,
С улыбкой меня убивали.
Что, если в последний решительный миг
Клинок мой летел по скользящей,
Мой враг издавал торжествующий крик
И точно бил шпагой разящей.
В глазах его радость победы, успех,
Лик смерти буравит зрачками.
Я слышу ЕЕ металлический смех:
“Рубитесь, ребята, я с вами”.
Возьму с благородства, оно мне милей,
За жизнь не цепляется с воем.
Я падаю в пропасть, осколки костей
От взрыва разносятся роем.
И это, последний крылатый мой путь,
Я жизнь презираю, как прозу.
Когда я умру, положите на грудь
Любые цветы, но не розу.
Пустыня
Там земли от безводья
пересохшие губы,
И мерцают барханы
голубым серебром.
Уж давно отзвучали
у архангелов трубы,
И пролился из чаши
дождь багряным вином.
А из толщи песчаной,
где покойно и сонно,
Отторгаются кости,
и кувшинов глазурь
Светит плотью стеклянной
в небеса удивленно,
Как в бездонное море,
где вода, как лазурь.
| 