* * *

Кто-то стукнул по ставне глухо,

Ночь чернеет, горит луна

Под окошком стоит старуха,

Смотрит пристально в створ окна

Задрожал фитилек зажженный

На оплывшем стволе свечи.

Неземною тоской зеленой

Проявились глаза в ночи.

Вот уж пальцы скребут железно

По стеклу. Так визжит арба

Эхом в храме, пустом безбрежно

Пронеслось: «Это Смерть – Судьба...»

СОН ВО СНЕ

Ударили в бубны шаманы.

Рассыпались в ночь бубенцы,

Проснулись глухие поляны,

Огнями блуждают венцы.

Из чащи беззвучно по травам

Холодной ночною росой

Выходит в обличье лукавом

Русалка с льняною косой.

А следом бормочет и стонет

Болотная темная рать,

Вдруг колокол где-то зазвонит,

То ветер начнет завывать.

Над жарким кострищем витают

Незримые духи толпой,

Шаманы на бубнах играют,

Свистают сухой берестой.

Застыли гортанные звуки,

Роса заблистала, как ртуть,

Русалка холодные руки

Кладет мне на жаркую грудь.

Пронзенное сердце не бьется,

В глазах отраженье луны,

Девчонка целует, смеется

И манит в свои буруны.

Вдруг снова ударили звонко.

Трехкратно откликнулся бор,

Исчезла русалка-девчонка,

А с ней колдуны и костер.

Уж утро молочно мерцает,

Проснулся, но слышится звон.

Ведь надо ж присниться... Кто знает;

Не новый ли видишь ты сон?

* * *

Иосифу Бротцкому

Пароход. Берега Потомака,

Пачка “Примы”, как скомканный флаг.

Авраам! Не губи Исаака,

Брось кремень, он погибнет и так.

В черных рощах литых истуканов,

В желто-сизом тумане приврат,

В узорочье дешевых шантанов,

В тишине бесприютных палат.

Там дары – лепестки берестою

Опадут с омертвелых стеблей

Божьей манной, поэту-изгою

– Кучкой мятых ненужных рублей.

В Зазеркалье Водою искристой

В одеяньи чешуйчатых кож

Промелькнет Образ Ясный и Чистый,

На стекле же проявится Ложь

Примадонною с глянцами лака

Вскинет в небо светильник – кулак.

Авраам! Не губи Исаака,

Брось кремень, он погибнет и так.

* * *

До нас ушли десятки поколений,

Уйдем и мы, забудется и след.

Жизнь соткана из призрачных мгновений.

Для Вечности ж, что есть они, что нет.

Мы ищем мудрость. Мудрость иллюзорна

Где истины начало, где конец?

Смерть – Госпожа равняет всех бесспорно.

Уйдет в свой срок и мудрый и глупец.

И если первый, с горечью признает:

«Я слеп, я глух...» Пред дверью роковой,

Другой – снежинкой в Вечности растает.

Сольется просто с мудрой простотой.

* * *

Играет скрипка. Старый соловей

О чем-то грустно музыкою плачет.

О, господи, прости и пожалей…

Павлин цветастый кружится и скачет,

Куражит перья, весело поет,

А струны под смычком – живые слезы

И ржет толпа – лихой лесной народ,

И в грязь летят ворованные розы.

Памяти О. Мандельштама.

1

Дождик серый, осенний, холодный летит по косой.

Ветви черные, голые, мокрые с желтой айвой,

А внизу, под деревьями, палые груши в листве.

А откуда упали? Ведь груш не растет на айве.

Прикатились под горку, грустит обезлюденный сад.

Если падают звезды, то, значит, и есть грушепад.

Если падают звезды, как дождик с небес по косой.

Значит, нужно кому-то, и груши легли под айвой.

А на мокрой скамейке прилипли листочки к листам,

Белый томик раскрытый, озяб под дождем Мандельштам.

Смотрит в небо сквозь ветви и шепчет Талмуда слова.

Золотыми плодами склонилась и плачет айва.

2

Расстреляли в упор, и не стало. В заборе дыра.

Между альфой, омегой – дорога, как росчерк пера.

Дуют в трубы ереи, на лютнях играют скопцы.

Под рогожами души, торгуют с безменом купцы.

Под рогожами души, блестит чешуею форель.

Прослезился дождями весенний холодный апрель.

Под рогожами песни, но их продают, как дрова.

Как не верить такому, на ценнике росчерк пера.

Триедины в едином: истец и палач, прокурор.

Пуля спела. Упали, как груши, тела под забор.

По холодному саду, гнусавя, бежит Арлекин

В куцей шапке, нагольном тулупе, бородка, как клин.

И не может бедняга юродец такого понять,

Что нельзя так открыто любить и страдать, и мечтать.

Между альфой, омегой – дорога от А и до Я,

Непонятные песни уносит во мрак колея.

Белой стаей по небу свободные души летят.

Под айвою зеленые груши, как камни звенят.

А на черной скамейке, прижавшись к осенним цветам.

Белый томик забытый. Читает стихи Мандельштам.

* * *

Чародей запутал косы.

Нашептал прелестных слов,

Отряхнул с дурмана росы

В омут тайных женских снов.

В дебрях леший батогами

Бьет в осиновый чурбан.

Скачет, прыгает кругами

Средь костров седой шаман.

Околдованная зельем.

Выйдешь нагая, босой,

Опьяненная весельем,

Вороженною росой.

Побежишь, как выпь, виляя,

Демоницей в круг костров,

Бормоча и завывая

Заклинанья тайных слов.

Ухнет бубен, свист варгана

Задрожит тугой струной.

Нож сверкнет в руке шамана

Над заклятою косой.

Словно пух, падет на травы

Золотистый мягкий лен.

На глухой засов Лукавый

Дверь закроет в странный сон.

А наутро, день венчая,

Словно с зеркала, из сна

Выйдет женщина чужая,

И жена, и не жена.

Сестре Т.

Знаю, что где-то упали зарею рассветы

Зернами смысла на времени зыбкие воды.

Травы воскресли, и снова цветами одеты

Серые будни, бесцветно прожитые годы.

Это не здесь, это – там, в запределье далеком

Тонкое слово проникло, как шорох прибоя,

В души уснувших волшебным незримым потоком,

В мире Олирны двоих пробудив от покоя.

Двое проснулись. Глаза отворили, прозрели.

Солнце согрело лучами озябшие руки.

Бездною небо раскрылось, дождем зазвенели

Струны виолы, рождая забытые звуки.

Души рванулись навстречу, раскрылись объятья,

Вспомнив про миг, и расправили смятые крылья,

К звездам Олирны, где ждали их Сестры и Братья

В новом обличьи, воскресшею новою былью.

Это не здесь. Это там, в запределье далеком,

А над Энрофом лишь розовый солнечный зайчик

Алою птицей мелькнул, ну а в небе высоком

Эхо виолы: «Очнись, грустноликий мой мальчик!»

ПРОБУЖДЕНИЕ

Туман долинами стелится

 Ущелье ночь еще хранит.

Померкли звезды, лишь горит

На небе Светлая Денница.

Прохлада утра – юность дня.

На травы крупною росою

Ложится нежной бирюзою,

Последний миг ночи храня.

Но вот, мгновенье, – и вершины

Скалистых гор, как жемчуга

Пред взором вечные снега

Явили в блеске пред долины.

Восток сияющей зарей

Глаза раскрыл, и птичье пенье.

Как гимн, как божье откровенье,

Звучит над грешною землей.

* * *

Нищего полтиной одарил,

Дал на хлеб, а он ее пропил.

А потом хватал меня за грудь:

“Рубль дай убогому на путь”,

Брызгался юродивый слюной,

Дал я рубль, а он опять за мной:

“Видишь, шапки нету, гол и сир...”

Снял я шапку, шапкой одарил.

Скинул с плеч и модный макинтош.

Он ушел, мне бросив в ноги грош.

* * *

На площади базарной

Снует, шумит народ.

Спустился Светозарный

С небесных синих вод.

Никто и не заметил,

Прошла пора чудес.

Что с крыши чист и светел

Взирает Сын Небес.

И лился с крыльев пламень.

Стекая с пыльных крыш,

Но бросил кто-то камень

И крикнул: “Птаха, кыш!“

M. Л.

Спит жена, не ведая, не зная.

Что любима более, чем кто.

Постучала женщина из Рая

Мне в ночное темное окно.

Я впустил, и с запахом сирени

Ворвалась пьянящая весна.

Обняла и села на колени…

Господи, так это же жена...

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

Платье твое – паутины плетение.

Светится легкий стан,

Боже! Твое ли я вижу творение

В музах святых осанн?

Днем ли осенним, под тихую слякоть,

В час предрассветных грез

Сердце сожмется, захочется плакать

В доме твоем из роз.

Где Ты? Неужто, оставив надежду...

Или унес Зефир?

Ветер расплел тонкой пряжи одежду

В звонкие струны лир.

Темною ночью, на бубне играя,

В снежной сухой пыли,

С бездн прилетает, незвано чужая,

Просит моей Любви.

Бродит по залу, то, вдруг, затаится.

То воспарит к окну,

Хрустнет перстами, в стекле заискрится,

Ищет свою луну.

Щелкнет зубами, к постели рванется.

Тянет тихонько плед.

Сердце, как птица, от страха забьется,

Вижу, спасенья нет.

Где Ты? Неужто, оставив надежду.

Канула в мир Олирн?

Тихая осень разносит одежду

Нитями паутин.

ПЕЧАЛЬ

Я беру гитару, и привычно руки

Над дорогой-грифом птицею парят.

Струн крылом касаясь, и родятся звуки

Лебединым криком в розовый закат.

В раскаленном сердце распахнуты своды

Заходи, мой путник, душу обогрей.

Позабудь печали, холод и невзгоды,

И послушай песни белых лебедей.

Бархатным аккордом грянул гром весенний.

На поля пролился дождь из вещих слов.

Ручейками строки тех стихотворений.

Музыкой крадутся из далеких снов.

В ней мечты крылатой голубые грезы

Светят нежно дымкой юности моей.

Слышишь! Где-то шепчут белые березы,

И ложится снегом пух от тополей.

Отшумели детства светлые капели.

По дорогам жизни мне на седину.

Пролетели годы – белые метели,

Оборвали где-то звонкую струну.

Я беру гитару и касаюсь нежно.

В переливах грустных – тихая печаль

Распахнула крылья надо мной безбрежно

Лебединой песней в розовую даль.

* * *

Не выпить море, всех не сделать дел,

Которым на земле конца без края.

Мудрей не станешь, в облаках витая;

Итог известен: каждому удел

Во мрак ли Ада или в блаженство Рая.

Посеял поле. В поте вековом

Есть сила, без которой творенье

Не зазвучит строкой стихотворенья.

И рухнет плохо выстроенный дом.

Коль не хватило строящим терпенья.

В ущелье камни сброшены со скал

Стремительным бушующим потоком.

Ты повернись лицом к своим истокам,

Ведь кто-то эти камни собирал

И за тебя молился пред Пророком.

Цветущий сад, взращенный на камнях,

Средь диких скал, жемчужиной блистая.

Трудом великим разум поражая,

Есть память о былых прошедших днях

О тех, кто не дождался урожая.

Делами рук и разума огнем

Роди свой хлеб и ешь его открыто.

Вино не веселит, коль пьется скрыто,

Свечу не зажигают ясным днем.

Муку не сыплют в порванное сито.

2

Не дай Аллах в горах иметь врага!

Кольчуга не поможет и забрало.

Ты в звоне рек услышишь лязг кинжала,

И соскользнет со стремени нога

От каменного грохота обвала.

Смири гордыню, свет душе открой,

Возвысься первым над кровавым кругом.

И враг порой бывает лучшим другом,

Опорою в минуте роковой.

Помощником в труде над хлебным плугом.

Не вынимай кинжала, если враг

В твой дом пришел с протянутой рукою.

Ты поделись с ним хлебом и водою.

И дай одежду, если враг твой наг.

Запомни: так поступят и с тобою.

III

Будь праведен, ведь Правда – соль земли.

Которая тебя вскормила хлебом.

И не клянись напрасно Вечным Небом, –

Ему известны помыслы твои.

Да будет Правда чистым, белым снегом!

Могучей башней древний минарет

Взметнулся ввысь до самого Престола.

Коснись губами каменного пола.

В себе соединяя вечность лет.

Пусть явит мудрость праведная школа!

Не суетись напрасно. Суета

Подобна снегу у речного брега –

Пригрело солнце – и не стало снега.

Суетных дел короткие лета:

В них зелень неокрепшего побега.

Средь скал могучих маленький ручей

В упорстве отыскал свою дорогу.

И ты подумай, ставя в стремя ногу:

“Заманчива и чудна даль степей”, –

Но прежде помолись усердно Богу.

Вершины скал, белеющих вдали.

Подобны птицам в вековом просторе.

Но горец прежде думает о поле.

Спины не разгибая от земли,

В черкеске, что бела от горькой соли.

IV

 В горах порой и камешек с фасоль.

 Отброшенный бездумною рукою.

Нежданной оборотится бедою –

Лавиною, в которой смерть и боль

Для тех, кто оказался под горою.

Пятак укравший вскоре без стыда

Ограбит дом, коня угонит в горы;

С копейки начинали прежде воры.

Забавные волчата лишь тогда,

Пока не дорастут до волчьей своры.

Сказал мудрец: «Не щурься на луну,

От солнца можешь днем тогда ослепнуть».

Минутному успеху дай окрепнуть,

Блаженному подобна слава сну, –

Оглохнуть можно вмиг и враз ослепнуть.

Один чудак орлиных два крыла

К рукам веревкой туго привязал.

Взлететь задумав, целый день махал

И даже прыгал со спины осла,

Пока, бедняга, ногу не сломал.

Не делай дел, которых результат

Не может дать тебе и грамма толку.

Бессмысленно искать в стогу иголку.

Давить незрелый кислый виноград

Иль откормить с индюшку перепелку.

Когда надумал строить новый дом,

Спроси совета знающих людей.

Их выслушать внимательно сумей.

Обманчив красотою горный склон.

Но рухнет он от длительных дождей.

V

Где равнодушье  там всегда беда

Уж лучше сзади враг и смерть кинжала,

Чем равнодушье друга – словно жало.

Пронзившее без крови и следа

Души не защитившее зерцало.

Там, где смеются над чужой бедой,

А нищему в суму кладут презренье,

У камня даже лопает терпенье.

Река назад бурлит своей водой.

Навеки замолкает птичье пенье.

Больной отец и старенькая мать

На сына возлагают все надежды.

Им не нужны богатые одежды,

Страшней терпеть и месяцами ждать.

В бою смертельном барс изранен был...

Уж не осилить выступ над рекою.

С папахи напои его водою

И помоги набраться свежих сил.

Делясь, как с другом, скудною едою.

Упал птенец из горного гнезда.

И пусть скала и крута, и опасна,

Трудов не потеряешь ты напрасно –

В твой душе еще одна звезда

Любовным светом загорится ясно!

VI

ТВОРИ ЛЮБОВЬ! В ней божья благодать!

Что станет выше этого стремленья?

Да будет тебе гимном птичье пенье!

Ведь можно даже камень приласкать.

Когда Любовь умножишь на терпенье.

ТВОРИ ДОБРО! В нем Высшего Рука!

 Земли преобразующее семя.

Добро творящих не иссякнет племя,

И не сотрут их имена века.

Да будет им подвластно даже время!

ИМЕЙ НАДЕЖДУ – смысл бытия!

Познания волшебную дорогу.

Да будет неустанен путь твой к Богу!

И не иссякнет Чистых Вод Струя

К божественному Вечному Порогу!

Сестре Т.

Раннее утро,

палые травы

Тускло мерцают росой.

Тихая осень.

стынут дубравы

Хрупкой увядшей листвой.

Воздух прозрачен,

снежные горы

В синей юдоли богов

Белою птицей

крылья в просторы

Вскинули в блеске снегов.

Лунною дымкой

в тверди хрустальной

Месяц туманным пятном

Тает, как призрак,

тенью прощальной

Пред нарастающим днем.

А над холмами,

в сумрак долины,

Крася зарею поля,

Катится утро

цветом рябины,

грустью осеннего дня.

* * *

В черном склепе колодца глубокого,

В отраженном печальном лице

Увидал я себя – одинокого

В туго свитом терновом венце.

Негатив в серо-белую линию,

Словно светлый туманный провал.

Лишь глаза – два бессмертника, синею

Смотрят грустью с холодных зерцал.

Содрогнулся. Моя фотография.

Зарябилась по глади круги,

Стихотворно легла эпитафия

Пред венцом в три дрожащих строки.

В первой строчке витою с заглавною:

Мир вам, братья, простим же ему.

Во второй: “Между долею славною

Предпочел он богатству – суму”.

Ну, а в третьей, по поясу медному

Киноварью алеет, как кровь:

“Поклонитесь художнику бедному.

Он погиб, но не предал Любовь”.

* * *

Ночь крадется на лапках кошки

Серой тенью по сводам крыш.

Свет зажгли, лишь в моем окошке

Темнота под названием “Тишь”.

Ей уютно, ее дремота

Оплела паутиновый свод,

Удивленно глядят с киота

Санчо Пансо и Дон Кихот.

Спит под стареньким пледом гномик,

Потерял в жизни смысл и суть.

Строил он свой хрустальный домик,

Да не тот, видно, выбрал путь.

Жизнь прозрачная, жизнь открыта.

Поглазеть приходил народ,

Зрить картины чужого быта:

Что он кушает, что он пьет.

Но не это... Ведь как забавно,

В свете полной большой луны

Ох! Как чудненько. Ох, как славно

Наблюдать его сказки-сны.

Лунный свет, в хрусталях играя.

Отражался. И, как в кино,

Кто-то видел долины рая,

Кто-то адово видел дно.

Как так может... ? Судили споря.

Что за странные сны, и как?

Рыцарь скачет, сминая поле,

Рядом он же босой рыбак.

Кто-то злился, а кто-то смеялся.

Сдвинув плечи, загривок смяв.

Ну, а сон сам собою крался

К тишине от сует устав.

Клеветы разгорался пламень,

Завздыхал и заохал лес.

И, однажды, шершавый камень

Бросил ветер и сон исчез.

На обломках хрустальной сказки

Появился обычный дом

В два окна, где, прищурив глазки,

Спит под стареньким пледом гном.

* * *

Когда уйду – не плачьте обо мне.

Тому дано... Закончен путь под небом.

Быть может, злаком нежным по весне

Воскресну в поле и явлюсь вам хлебом.

А может, камнем ляжет суть моя

У пыльной пробегающей дороги.

И может, вновь придет ко мне друзья

Продолжить спор о вечности, о Боге.

Не ведая, что камень на земле –

Свидетель молчаливый от созданья,

Есть Я в непобежденном мною Зле,

Недвижно обреченный на молчанье.

Кто знает... Может, тучка с поднебес –  

Моя душа, гонимая ветрами.

Дождем прольется на весенний лес,

Грозою загрохочет над полями;

Бурлящими ручьями по долам

Промчится, землю влагой воскрешая.

Я в капельках росы предстану вам.

Под солнцем восхитительно сияя.

А может, птицей сбитой, не допев,

Я рухну, погасив стремлений пламень,

С последним вздохом истину прозрев,

Что это мной когда-то брошен камень.

Что это я безумною рукой

В далеком прошлом замахнул на Бога,

Когда Он песни птицею земной

Так просто напевал мне у порога.

И это я Его не обогрел,

Когда Он нищим в дверь ко мне стучался

И жалобно псалмы о Вере пел,

Я не впустил... Я Бога испугался.

Я есть везде...

Даниилу Андрееву

Взойдет звезда, нальется кровью сфера.

Затмится солнце перед той звездой:

По небу всадник, призрак Люцифера,

В стальных доспехах рыцарь молодой.

Его уста, как щель кровавой раны.

Хитон пурпуром огненным налит,

Он не один, с ним ратью караваны

Заблудших звезд и гордая Лилит.

И все падет пред чудом на колени,

И возопят, подняв свое чело.

Из горных впадин мраком вспрянут тени

Ушедших, что в веках творили зло.

Луна в полнеба светом перламутра

Раскрасит храмы серою тоской,

В одно сольются день и ночь, и утро,

В единый нескончаемый покой.

Лилит на троне царственном, нагая.

Возвысится богинею живой,

А рядом муж, броней стальной мерцая,

Первотворенный рыцарь молодой.

По городам, где улицы, как щели.

Под тризну нескончаемых пиров,

Поклонитесь, как богу цитадели

И трону, на котором князь миров.

Поклонитесь, ища себе спасенье.

Уверовав в могущество царя,

Забыв про Иоанна Откровенье;

“Грядет Спаситель – Светлая Заря!”

* * *

Унеси меня, конь крылатый,

В тишину голубых лугов.

Я раскрашу свои закаты

Дивной краскою вещих слов.

Я раскрашу свой холст небесный

И посею на нем цветы,

Унеси меня, друг прелестный,

В голубые мои мечты.

И когда-нибудь парус алый,

Синим небом неся рассвет,

Бригантиною в мир усталый

Забредет под ветрами лет.

Бросит якорь над мертвым брегом

И хрустальным дождем мечты

Над холодным январским снегом

Разбросает мои цветы.

Унеси меня, конь игривый,

В тишину, на святой погост,

Под плакучей столетней ивой

Я смиренно приму свой пост.

И свободный душой пред Небом,

Как пустынник пойду босой

По дороге, питаясь хлебом

И прохладной степной росой.

ЖЕНЩИНЕ

Не отрекаюсь, упаси же, Боже,

От зависти, лукавства, клеветы.

На свете честь и правда всех дороже,

Во имя их я сжег свои мосты.

Вы испугались, тайно, тихо, тихо

Скользнули в тень, в привычный уголок,

Меня покинув, я ж рубился лихо,

Уверовав, что все ж не одинок.

Что ж суждено? Увидимся ли снова?

Дымят мои сгоревшие мосты,

Лукавым, знать, подброшена подкова,

Я подобрал и рухнул с высоты

В глухую ночь, в суетные чертоги,

Где даже звезды в патине тоски,

Раскисшие, унылые дороги,

Бездонные, как омут, кабаки.

Но я воскресну, песня не убита,

Налажу струны порванные вновь,

Ничто в поэте грустном не забыто,

Отрекся ль кто, познав свою любовь?

* * *

Я знаю, все пройдет. И будет листопад.

И холод губ чужих. И дождь, и хмурый день,

И мятая трава, и сиротливый сад,

Без листьев и цветов, как призрак сна, как тень.

А следом – за дождем холодные снега

Покроют тишиной простуженную грудь.

Скользнет прощально день. Сокроют облака

Туманной пеленой любви печальный путь.

Никто не виноват. И некого корить.

Снежинки на глазах не тают: нет огня.

Звенит пустой бокал, но некому налить

Любви пьянящих слов от прожитого дня.

Я знаю – все пройдет. Вонзился в камень нож.

Снопы холодных искр колючею пургой

Стучат в лукавый храм, в котором тайно Ложь

Нашла себе уют, блаженство и покой.

* * *

Ночь короталась сигаретой

В холодном городе чужом,

Безлюдной улицей раздетой

Ищу без адреса ваш дом.

Многоэтажки сиротливо

Бетоном впитывают ночь.

Холодный дождь шуршит тоскливо,

Но знаю – некому помочь.

Вот где-то, вроде, засветилось

Окно, но враз квадрат погас.

Скользнула тень и растворилась,

Исчез мой город. Нет в нем вас...

* * *

Упала ночь, как черный палантин,

Скрипит фонарь, ослепший на ветру.

Со мной гитара, значит, не один,

Молитву хоть споет, когда умру.

Дымит провалом тусклое стекло,

На нем не раз миры я рисовал,

Берег Любовь, но побеждало Зло,

И все равно, я верил и мечтал.

Когда из мрака бледной чередой

Являлись тени сумрачных миров,

Я их жалел, даря цветы из слов,

Хоть и топорщил крылья ангел мой.

Я их жалел! Жалели ли меня?

Знакомые, любимые, друзья...

Они – вокруг. И все же, я – один.

Упала ночь, как черный палантин.

Александру Блоку

Ночным знаменьем вдохновленный,

Ищу тепла в холодном льду,

Незримой властью обличенный,

На зов неведомый иду.

Взираю в зыбкие туманы,

Сжимаю мертвые уста:

Сверкают ризы, свет осанны

Струится славою Христа.

Небес сияющие слезы

Кочуют стаей облаков,

Но нет тепла. В душе морозы

Сковали всходы теплых слов.

Иду на зов, гремят хоралы,

Мне непонятен этот глас.

Многоголосо вторят залы,

Но Свет Любви в стихах угас.

Горят костры, но всюду холод.

За блеском пурпурных одежд

Бурлит пьянящий пенный солод

Духовно страждущих невежд.

Но уж надломлены печати,

И вгрызлись кони в удила.

Летят гонцы крылатой рати –

Пророки Лжи, мессии Зла.

Скулят распахнутые двери –

Хвалебный звон по всей земле,

Ликуют, гордые, по вере

Горят три цифры на челе.

Ослепло каиново племя,

Шумят развратные пиры.

Сухим песком стекает время,

Грядет Судья, дрожат миры.

ОРАНТА

Рубили иконы Андрея Рублева,

Горели в буржуйках дрова.

Сдирали одежды златые с Покрова,

На крыши пошли Покрова.

Визжали гармошки похабно и лихо,

Как ржавые оси подвод,

А в высях – Защитница скорбно и тихо

Молилась за грешный народ.

Не плачь, Пресвятая, грядет царь лукавый,

Восстанут твои купола,

Под лепет молебный с великою славой,

Под полные лести слова.

А как же с душою?

Там пепел витает

И нечему вроде гореть...

По-прежнему скорбно Оранта рыдает,

И как ей слепых не жалеть.

* * *

Подарили крылья, чтоб летал

Птицею небесно-златокрылой.

Звезды показали, чтоб мечтал

Под луной с избранницею милой.

Замесили глину, чтоб лепил

Образ и подобие руками,

Дали Слово Правды, чтоб творил

Из красивых слов миры стихами.

Научили песне, чтобы пел,

И звенела бубном мне дорога,

Небеса разверзли, чтоб прозрел,

В Вечности прозрел себя и Бога.

Плуг вручили, чтобы им пахал

Землю, засевая степь хлебами,

Волю, чтоб невзгоды побеждал,

Смелость – был бесстрашен пред врагами.

Дали мне свободу, чтоб познал

Истину в любви, и я споткнулся,

Возгордился, в гордости восстал,

Но Даритель только улыбнулся.

А. Меню

Блажен, кто правдою томим

Как хлебом, как водой, как солью,

Кто болью ближнего раним

Сильней, чем собственною болью.

Блажен презренный средь толпы,

Ее пороками гонимый,

Гонимый волнами Судьбы,

Распятый, но непобедимый.

Пройдут года, возвысят прах

Слащавой, лживою хвалою,

Молебном у кровавых плах,

Прощеньем к дерзкому изгою.

Над городами купола

Раскинут розовые своды,

Роняя каплями слова

Убитой некогда свободы.

Блажен, кто в сердце нес Любовь,

Не отрекаясь, не лукавя,

В годины смут, сквозь смерть и кровь,

Великой верой Имя славя.

Кто шел и падал, но вставал,

Хотя и выла злобно вьюга,

Кто честь свою не замарал,

В лихом бою спасая друга.

Блажен, кто нес познанья свет,

Другим дорогу озаряя,

Свечою мысли в мраке лет,

Лампадой истины сгорая.

Кто хлеб растил, дарил цветы

И в души сеял правды слово,

Блажен, кто детские мечты

Не позабыл, родившись снова.

Блажен, кто правдою томим...

ВРАЧ

Вот и осенний первый лист

С моих ветвей, кружась, упал.

Зашел в мой дом евангелист,

Писанье Богово читал.

Его узнал – святой Лука –

Историк, врач души и тела:

Прослушал сердце, мял бока,

Хоть точно знал, где что болело.

Смотрел в глаза мои, вздыхал,

Мял хрупкий лист в руке шершавой.

О чем-то молча рассуждал,

Тряся бородкою кудрявой.

Потом же долго пел псалмы

Со свитков к древнему Давиду.

Обнял меня, расстались мы.

Он листик спрятал под хламиду.

Мой перезрелый, желтый лист,

Сухой, хрустящий, обожженный,

Ушел Лука-евангелист,

А с неба лист упал зеленый.

* * *

Стога, как ризы золотые,

Поля колючею стерней

Мне воскрешают дни былые,

Напоминают сон былой.

Все повторилось, все как прежде,

И этот час, и этот миг,

Березы в ситцевой одежде

И журавлей протяжный крик.

Иду, а может, возвращаюсь

По тропке скошенной межой,

И вновь, как прежде, восхищаюсь

Природой – мудрой госпожой.

Какая осень! Сколько света!

Влажна дорога, не пылит,

Как быстро пролетело лето,

Как жизнь стремительно летит.

Но ни о чем я не жалею,

На сердце розовый покой.

Уж много лет как я седею,

В душе ж остался молодой.

ВЕЧНЫЙ ПУТНИК

“Иди в века бессмертным во плоти,

Свидетелем в грядущие столетья”,*

К Голгофе – тридцать три весны пути,

К прозренью – путь длиной в тысячелетья.

Знаменье на невянущем челе,

Как Каина печать. Морщины душу

Изрезали годами. Свет в заре

Кровавым океаном гложет сушу.

Пылит дорога, нескончаем день,

Горит и не сгорает в нем лучина,

Шагает путник, рядом скачет тень,

Как следствие веков и как причина.

Не убежать, не спрятаться – изгой.

Остыло сердце. Жизнь как наказанье.

Все безразлично: холод, ветер, зной,

Но нету смерти, бодрствует сознанье.

Мелькают, как созвездья, города,

Иных уж нет, засыпаны песками.

А он бредет, что вечному года –

Они, как прах, как пепел под ногами.

*Когда Иисус, под тяжестью креста, прислонился к стене дома, один из иудеев сказал: “Иди, иди. Нечего отдыхать. На что Христос печально ответил: “Моя Голгофа – вот, твоя ж дорога – до скончания дней мира этого...”

Масон и розенкрейцер, и монах

Таинственного ордена, ученый,

То богослов, то просто праздный граф,

То рыцарь, чьей-то властью облеченный.

Покоя нет, дорога – вечный крест?

“Моя Голгофа – вот... Твоя ж дорога –

Покуда не застонет благовест,

Осыпав звезды в честь живого Бога”,

Иди, встречай...

* * *

Растворился, растаял в тумане.

В черных ризах мри образа.

А когда-то купалась в осанне

Примадонна – Златые Власа.

Только тихое, серое утро

Да поспешно разверстая дверь...

Слишком все было взвешено – мудро,

Но впервые мелькнуло: “Не верь...”

* * *

Три звука: красный, синий и зеленый,

Три цвета потекли в еловой деке,

Одним аккордом плачет день влюбленный

Дождями слез, прищурив грустно веки.

В палитре красок кисть дрожит минорно,

Весна снега и синие метели

В зеленый цвет раскрасила проворно

Мелодией прозрачной акварели.

Играю мысли, слушаю, вздыхаю,

С холодных струн слова звенят трезвучно,

И капают на холст, где я мечтаю,

На холст души печально и беззвучно.

Пишу картину красками надежды,

Мой дом открыт, но только вытри ноги,

Входя туда. И пыль стряхни с одежды,

Пыль суеты, людскую пыль дороги.