|
БОГОЯВЛЕНИЕ
Мужики на Святки
Прорубь вырубают,
Ангелочки в прятки
У реки играют.
Воды Иордана
Век не замерзали.
Крест от Иоанна,
А Христа распяли.
Реки стали Кровью,
Кровь Вином причастья,
Хлеб и Плоть Любовью
Счастья и несчастья.
Рядом с иорданью*
Светит храмик звонкий.
Поп замерзшей дланью
Гладит крестик тонкий.
В крестные морозы
Входит Бог в купели,
В тернах острых розы –
Белые метели.
Мальчик тянет возжи:
“Стой!” – кричит лошадке.
Голубь – Ангел Божий
Прилетел на Святки.
Взмыл над иорданью
Иней непогоды.
Пастырь теплой дланью
Освящает воды.
* Иордань – прорубь во льду для освящения воды в день Богоявления.
* * *
Двойник отравлен злом, обиду носит.
А был ли кто отмщением утешен?
Я жду, когда в меня он первым бросит
Свой камень, уповая, что безгрешен.
На вызов не отвечу, зря дерзает.
В своем саду я выполол терновник.
Он о любви в сухих стихах мечтает,
А я давно расцветших душ садовник.
Мой труд согбенен – плачу над цветами.
Полянка васильков – кусочек Неба.
Зияет синью бездна между нами,
Он ищет славы, я – Святого Хлеба.
Он мудростью ослеп, ее престола
Пытается достичь с поводырями.
Я жду его, уж слышен гул доола,
Двойник идет в мой сад, гремя камнями.
*Доол – двусторонний барабан у шаманов Западной Сибири (авт.)
* * *
В душе мятежной нет покоя,
Смятенным думам нет конца.
Мне Бог вручил венец изгоя
И твердый посох мудреца,
В кремнях тернистую дорогу,
На ней цветы кровавых ран.
Страшит не путь Голгофы к Богу,
А сладкой мудрости обман.
* * *
Светленький домик в десять палаток,
Тихая музыка – вальс лебедей,
Никель кроваток, все для ребяток –
Дети играют в честных людей.
Хитренький домик, в окнах решетки,
В небо стремится забор голубой.
В белых халатах дядьки и тетки,
Каждый чуть – чуть, но душевно больной.
В домике скорбном правда гуляет,
Каждый, что думает, то говорит.
Тех, кто молчит, санитар пеленает,
Врач – инквизитор всенощную бдит.
Утром разбудят, утром умоют,
Включат пластиночку – вальс лебедей.
Помер молчун. Помянут и зароют.
Сном успокоят притихших детей.
* * *
Слепили из глины шута – Балагура,
Из глины звенящей, из капли морской.
Но шут не смеялся, насупился хмуро
На серое небо, на пенный прибой.
Косая улыбка разрезом веселым
Застыла в ухмылку – иронию дня,
Слепили шута одиноким и голым,
Змей выполз из норки и высек огня.
Те искры мерцали таинственным светом
В глазуревой плашке – осколке времён.
Наверное, что-то увидел он в этом,
А может, впервые увидел свой сон.
Но, вдруг улыбнулся, наполнился гулом -
Сосуд пустотелый из глины лепной.
Склонились творцы над шутом – Балагуром,
Смутился бедняга, прикрылся рукой.
– Какая досада! О, вечные боги!
Послушная глина прозрела огнём.
Окрепли калёные руки и ноги.
Уж лучше, давайте его разобьём.
-: О чём говорите? Подобие бога!
Подобие бога о камни разбить?
Нахохлили перья. Повздорив немного,
Решили подругу ему сотворить.
Слепили из глины жену Балагура,
Из глины звенящей, из капли морской.
Подобно богини, с богини натура.
Совсем натурально, ну – в общем – нагой.
Умыв свои крылья морскою водою,
С разгону, как гуси, касаясь волны
Взлетели над Раем, над райской горою,
Где вечные боги, бдят вечные сны.
А двое в глаза посмотрели друг другу
И сели под древом в тенистый покой,
Над ними раскинулись ветви по кругу
Шатром, изумрудно-зеленой листвой.
А рядом, из чистой прозрачной криницы
Струилась студёной прохладой вода.
Упала звезда голубая Денницы,
В обличии Змея упала звезда.
И молвил, так ласково: «Что вы за боги –
Из глины звенящей, из капли воды?..»
И плоть ваша хила, и ум ваш убогий.
Дремотой наполнены ваши сады.
Откушайте с этого райского древа –
Плоды вожделенны, приятны на вид.
Шепнул Искуситель и скрылся, а дева,
Смутившись, подумала: «Господь простит...»
Отступников выгнали, выдав по шкуре,
Ворота закрыли тугие замки.
Забыли в Раю о Шуте-Балагуре.
Прозревший горшечник, пусть лепит горшки.
2002 г.
* * *
Уж осень янтарями алычи
Украсила подножья ближних склонов.
И грустно, и торжественно в ночи
От криков журавлиных с небосклонов.
Прозрачен парк, тропинки серебрит
Белёсый свет, ложится на поляны.
Горит луна, звезда пред ней горит,
А с гор плывут холодные туманы.
И скоро, над прохладной тишиной
Возвысит голос дождик моросящий,
Наполнится слезливой желтизной
Осенний парк, но дождь не настоящий.
Ему, увы. уже не оживить
Ни листика, ни веточки бурелой
Грядёт зима. И как не загрустить -
Уж по утрам ложится иней белый.
МВА – 2002 г.
***
Лет двенадцать было, помню:
Сделал крылья и взобрался
По лесам на колокольню,
Но не прыгнул – испугался.
Нет, не быстрого полета –
Восхитительной кончины
Человека – самолета,
А самой на то причины.
А слагалось так красиво:
Песня – гибкий лист фанеры.
Светят звёзды горделиво
Пятикрылым чудом веры.
И какие там расчёты:
Цифры, столбики – таблицы...
Мне пригрезились полёты
На фанерных крыльях птицы.
И упругий ветер дальний,
Синь, плывущие равнины.
У подножья колокольни
Звёзды – следствие причины.
МВА – 2002 г.
КАТЕЗИХИС
В небесах корабли
Парусами тугими
Гонит ветер на запад
В далекий Аид.
Подарили Любовь,
Мы не стали другими,
Каждый кем-то, когда-то,
За что-то убит.
В трюмах осени тлен
И бездушная слякоть,
Да обрывки ненужных
И ржавых цепей.
Уж никто нас не ждет,
Да и некому плакать,
Цепко держат курганы
Тела якорей.
В хороводе цветном
Люд, не волею нищий,
Трубадуры не пляшут,
Стихи не поют.
Не вода, а огонь
Полыхает под днищем,
И не чайки, а вороны
Ад стерегут.
Привезут нас немых,
Что пустые скорлупки,
Капитан прохрипит:
«Выходите, братва!»
О копыто-каблук
Выбьет пепел из трубки,
В печь рогатый приемщик
Подбросит дрова.
ТОСКА
А. Блоку
Каждый вечер, лишь только погаснет заря,
Я прощаюсь, желанием смерти горя*
Уходу, но не знаю, зачем и куда?
Путеводная светит во мраке звезда.
Ночь смиряет, тоскою унылой пленен.
Облаченный, что в саван священный виссон
Выхожу на дорогу, в отверженный мир,
Мне не в спину, а в грудь веет легкий Зефир.
Вопреки его воле, ведомый тоской,
По селениям мертвый брожу, как изгой.
В городах пустотелых, что эхо – мой шаг,
Для ослепших виссон мой, как траурный стяг.
Замирает в гортани Блаженная Весть,
Вопрошают забвенные: «Раб! Кто ты есть?»
За тобою скользит быстрокрылая тень,
Ищешь наших селений? Не кончен твой день.
Я ли властен? Желание смерти – покой.
Ночь отравлена страхом, а утро – тоской.
В каждом дне отпечаток далекой звезды –
Пожелтелые травы, сухие цветы.
*А. Блок «Предрассветная тоска»
На погостах в росе зацветает сирень,
Угасает заря, растворяется в день.
Снова вечер настанет, погаснет заря,
Я прощаюсь, желанием смерти горя.
* * *
Бурьяном зрел в тиши погостов,
Среди сухих отцветших душ.
Отвержен храм, зияет остов,
Промерзший от январских стуж.
На ледяных его ступенях
Непокаянья талый след –
Печать гордыни, на коленях
Не я молился, а поэт.
Холодный, мрачный и угрюмый,
Взирал в лиловый полумрак,
Отравленный тревожной думой –
Писал не то, любил не так.
Тот голос, тихий и могильный,
Не кроткой святости поклон –
Монах ядрёный и двужильный
Ворвался в мой блаженный сон.
Мятеж поднял, и сапогами
Оставил смолью чёрный след.
Отвержен храм, не я стихами
Молился Богу, а поэт.
МВА – 2002 г.
* * *
Таких пароходов сейчас не бывает:
Гребные колеса, ажурные трубы,
На палубе рында на солнце сияет,
У якоря бронзою скалятся зубы.
На пристани шумно, играет оркестр,
В соломенных шляпках веселые дамы.
Ласкает ковбой неразлучный винчестер,
Сигарой дымит господин из Панамы.
Ударило медью. Ожили причалы,
Мулаты по сходням заносят поклажу.
В шумихе у Клары украли кораллы –
Торговка не знает про эту пропажу.
А с борта, уже, белокрылые трапы
Матросы заводят. Глазеют рыбачки,
Поплыли толпою цилиндры и шляпы –
Веселый народ – чудаки и чудачки.
Как в жизни: есть первый и есть опоздавший.
Он машет рукой, но уж, шлепают плицы,
А с палубы женщина: «Муж мой пропавший!»
На дамочку косится франт бледнолицый.
А белое чудо уж дымкою тает,
В воде розовеет букетик упавший.
Таких пароходов уже не бывает,
Оркестр умолк – я один опоздавший.
* * *
К могучей чинаре прижался и внемлю:
Гул камня, плененного сетью корней,
И шепот ростков, пронизающий землю,
Шуршание мыши, шипение змей.
И слышу, как мчатся к вершине потоки
По тысячам русел, единой волной,
Вздыхает Вселенная, чудные токи
Звенят с поднебесий зеленой волной.
Сливаюсь и духом, и плотью – я древо,
Послушник блаженный, мне хочется жить.
Забытый Адам и прагрешница Ева,
Как сладко без страха и боли любить.
* * *
Наш путь предчертан Вавилоном,
Нет, да мелькнёт по лику дня
Тень перламутровым виссоном,
Порывом мертвенным огня.
Придут не рыцари, а девы,
Пленяя шёлковой парчей.
Герб вознесённой королевы –
Пустая риза со свечей.
Они рассыплются, что блики,
В сердцах разбудят наши сны,
Разноголосы, многолики
Зелёным заревом весны.
Над восхищённою толпою
Возвысят розовый киот.
И вспыхнет риза пустотою,
И лунным светом оживёт.
Из тьмы церковного распятья
Воскреснет Гордая Любовь*,
Сорвёт с презреньем ризу – платье,
Плеснёт в толпу из чащи кровь.
И опьянённые, святые,
Прозреют, вспомнив древний сон.
И возведут столпы литые
Под храм – Небесный Вавилон.
* – Вавилонская Блудница
* * *
Покой,
крадется тишина
Листвой осыпанного сада,
А ночь таинственно темна
В осеннем прахе листопада.
В сусальном золоте дрожат
Луны серебряные блики,
Пленит не смерть, а Смысл Великий:
- Весной воскреснет к жизни сад.
Падший ангел.
Я не мучался долго, меня враг пожалел.
Перерезал мне горло, как ягненка заклал.
На последок увидел, а вернее успел:
“В черных трещинах небо, белый ангел упал”.
В той секунде прозренья – нету страха, покой.
Ангел рану сшивает мне обломками крыл.
И по трещинам неба погребальной ладьей,
Как по невским каналам, мой корабль отплыл.
И склонясь надо мною, мне крылатый шептал,
Иль в мое оправданье, иль в спасенье свое:
“Ты напомни о падшем, ведь не раз я спасал,
И не раз я у Смерти отводил острие.
Но сомкнутые губы, так и были глухи,
Сквозь зашитую рану мое слово хрипя:
“Будь спокоен сраженный, я возьму все грехи,
Если Бог мне позволит, за тебя и себя”.
* * *
Отлюбил, и знаю, боле
Пламенея не гореть,
В мягких травах, в лунном поле
Дивных песен тех не петь.
Боль души, любовь – награда
Отпустила: “Будь здоров...”
И потухла, как лампада,
Дуновением ветров.
Угольки воспоминаний
Еле тлеют, ели зрим
Сонм небесных изваянии -
Облаков крылатый дым.
Враз прозрел. И та, святая,
Ей молиться был готов,
Так обыденно-земная,
Дверь замкнула на засов.
Студным ветром стынет поле,
Душу пеплом не согреть.
Отлюбил, и знаю, боле
О любви мне уж не петь.
* * *
Незванные, придут в ваш вещий круг,
В торжественный покой парадных залов,
Сыны трущоб и дочери лачуг
Лохмотьями и плесенью подвалов.
Они ворвутся дерзкою толпой,
Отбросив страха рабские преграды,
С кровавым стягом, алою звездой,
Невнемлющие к возгласам пощады.
Всевековую ненависть рабов
Возвысят над дворцами сладким прахом,
И вздрогнет мир от звона топоров,
Безликих тел, сползающих по плахам.
На тризне с расторопливостью слуг
Нальют вина триумфа в ваши чаши
Сыны трущоб и дочери лачуг -
Рабы рабов – родные дети ваши.
* * *
Снисходительны будьте к изгою,
Мы ли судьи? Господь нам простит,
И не красьте вечерней зарею
Белый бархат стыдливых ланит.
На челе не сокрыться оттенкам
Тайных мыслей и розовых грез:
Вижу свет, он блуждает по стенкам
Как узорчатый снежный мороз.
Он блуждает по стенам сосуда
Драгоценного влагой вина.
Снисходительны будьте, покуда
Не доказана чья-то вина.
Ну, а если гонимый мой пламень,
Задыхаясь, к тоске задымит
Придержитесь бросать в спину камень,
Может, им я и буду убит.
НОЧЬ
Как прельстительна южная ночь!
Звезды в море и звезды над нами
Я тебя обсыпал лепестками,
А волна уносила их прочь.
Переливчатой зыбкой тропой
По серебряным призрачным бликам
Челн скользил наш. Вздыхал о Великом
Средь утесов уставший прибой.
И мигал одинокий маяк,
Рвалась ночь от гудка парохода,
Уносила нас в море свобода,
Уносила в чарующий мрак.
От восторга забыв обо всем,
Что разумного знака прозренье…?
Небо звездное, как откровенье.
Океан. Мы одни, мы вдвоем.
ЗВЕЗДА
Луна, тропа берестяная,
Чернеет гладь пруда.
Купается звезда ночная -
Небесная звезда.
Как грезой бликом очарован,
В студеный мрак скользнул,
Но омут Зверем заколдован,
Я в нем не раз тонул.
Спасала кроткая дриада,
А, может, ангел мой.
Я возвращался тенью сада
Тропой берестяной.
Агасфер
I
Ночь упадет хламидой черной,
Оглушит страшной тишиной,
Померкнет свет Звезды Узорной
Пред восходящею Звездой.
Скользнут венки по гулким стенам,
Сквозь клади склепов неживых
Повеет смерти сладким тленом
От ран расцветших огневых.
И восхитившись этой прелью,
Вдыхая жадно дух пещер
Покинет розовую келью
Уставший странник Агасфер.
В его груди воскреснет страхом
Забытый ужас, как покой –
Надежда, раствориться прахом
Над льдом подернутой рекой.
Он ступит медленно, и гулко
Застонут камни площадей
На перекрестье переулков,
Где толпы алчущих людей.
С чела скользнет холодный пламень,
Сорвется, бликом задрожит.
И воскресится мертвый камень,
И что-то страшно прохрипит.
И смерть, все явственней, все ближе
Проявит звуки тишиной.
Бездомный пес следы залижет
Горючих слез на мостовой.
II
Свидетель нескончаемых веков,
Где даже тень устала от кружений,
В плену времен безжалостных оков -
Кривых зеркал гротескных отражений,
Древнее всех, суровый и прямой,
Холодный, беспричастный к жизни гений.
Не властна Смерть, пленит ее покой,
Но зеленеет Словом лист осенний.
Хранитель мрачных склепов и могил,
Резных каменьев мертвых пантеонов,
Он блеск и славу Рима пережил,
Устав от смеха боле, чем от стонов.
Он видел Смерть, она его влекла
И он с восторгом шел в ее объятья,
Но шпага гнулась, пуля не брала,
Проклятья рассыпались о заклятье.
На диком поле, яростный, один
Не сторонился острого булата,
А под ногами пыль, да прах руин.
Заката ждал, но не было заката.
Из пепла поднимались города,
В их зеркалах сменялись поколенья.
Свидетель их грядущего Суда,
Грядущего Суда и Воскресенья
Он будет до скончания времен
Нести свой крест. Печальный и убогий.
И нескончаем жизни его сон,
В котором нет конца его дороги.
III
По лабиринтам следствий и причин,
Где явь – неразделимость сновидений,
Плыву холодным облаком один
Среди небес дождем людских сомнений.
На перекрестье вытертых дорог
Скалистые могильники – курганы, -
Причин и следствий горестный итог:
- В одной земле поэты и тираны.
И череп непокорного раба
Уперся мраком в царские глазницы,
Одним концом связала их Судьба,
Распались в прах шелка и власяницы.
Лазуревый бессмертник полевой-
Штрих жизни, мимолетной и хрустящей, -
Живая дань обители живой,
Но миг сомнений, миг не настоящий.
Он будет ждать под тенью пыльных сфер
Дождя забвений, дождь слепой прольется,
Найдет покой прозревший Агасфер
Глаза закроет, светло улыбнется.
Сотрется день, и гул толпы, и страх,
Дороги – лабиринты сновидений.
Из кельи выйдет мученик- монах
С мешком людских обид, людских сомнений.
Любите.
Л.
Присутствие осени в ваших глазах -
Вы плачете скрытней, светлее грустите.
Купается ангел в осенних слезах,
Любовь бесконечна – любите!
Прозрачней душа – серебристее нить,
И в небе искрят паутинками нити,
Любовь бескорыстна – спешите любить,
Осенней любовью любите.
Уж день, как награда. Слагаются дни.
И в думах тревожные ночи, не спите.
Прислушайтесь к вечности – вы не одни
Любите! До смерти любите!
* * *
Бывает миг, как озаренье -
Багряных кленов листопад,
Забытых снов прикосновенье
Забвенных грез печальный взгляд.
В бездонном омуте прохлады,
В плену иного торжества,
Иным огнем горят лампады,
Огнем иного естества.
В том неживом багряном свете
Портреты наши в зеркалах.
Наш путь продолжат злые дети,
Сминая листьев павших прах.
***
В душе присутствие тревоги
Тревога, обмани.
Я на распутии дороги,
Короче стали дни.
Путь от заботы до заботы -
Тропинка суеты.
Пугают жизни повороты,
Над безднами мосты.
В кювет «нечаянно сорваться -
Гулять по кабакам,
В хмелю сердечно обниматься
С такими, как и сам.
Читать возвышенно сонеты -
Они простят, поймут,
Одни лишь бедные поэты
В стихах любовь поют.
Не мне просить от жизни сдачи
Бутоны репея.
Нет, не гитара моя плачет -
Гитарой плачу я.
Я пьян, мне искренность дороже,
Прочь лживые цветы
Спаси меня от смерти – Боже
От смертной суеты.
* * *
1
Что имеет начало – имеет конец.
У причины, как следствие, много причин.
Если праведной мудрости учит отец,
В доме вырастет добрый и праведный сын.
2
Звезды тоже не вечны. Скатилась звезда,
Растворилась бесследно в таинственной мгле
В каждом доме, хоть раз, но случалась беда,
Человек не бессмертен на этой земле.
3
Мудрый сеет во благо, во благо растит
Хлебороб свою ниву, садовник цветы.
Мать младенца лелеет, ночами не спит,
В нем надежды ее, и любовь и мечты.
4 Мы уйдем, но останутся наши труды.
То от Века, так было и будет всегда.
И звезда потухает. На месте звезды
Все равно загорится другая звезда.
5 Как великое благо дарован нам труд.
Стихотворцу – перо, хлеборобу – земля.
Наши души в иные миры отойдут.
Наши дети засеют хлебами поля.
6
Мы уйдем, как уходят деревья в свой час.
Смерть не ведает мелкой людской суеты:
- Уходили до нас и уйдут после нас.
Бог судья. Всем в дорогу роняли цветы.
7
Кто вернулся оттуда? Надежда живым.
Без надежды с цветка не падет лепесток.
Лист осенний ложится ковром золотым.
Пробивается к жизни зеленый росток.
Осень.
Маме.
В Нальчике осень. Слезятся дожди,
Тянутся серые дни – караваны.
Год пролетает, зима впереди -
Слякоть простудная, холод, туманы.
Мокрые листья, звенящая ночь,
Труб водосточных унылое пенье,
Птицами мысли уносятся прочь,
Жизнь ускоряет с годами теченье.
Чаще всплывают забытые сны:
- В дымке душистой уральской рябины
Мальчик сидит на коленьях Весны,
Бог улыбается цветом купины.
И утомленный задумчивый взгляд
Взором младенца на миг заискрится,
Речка времен обратиться назад
К пристани юности «Синяя птица».
Пусть это сон. Что желать впереди?
Падшие листья алеют, как раны.
В Нальчике осень. Слезятся дожди -
Слякоть простудная, холод, туманы.
МВА 2002
Благовещение.
Дрогнула рука над кружевами,
Обронила в травы канитель,
Вспыхнул над ожившими цветами
Золотою радугою шмель.
Ризный свет скользнул и растворился
В трепетном объятии свечи,
Девочке – избраннице приснился
Ангел с белой лилией в ночи.
Грезе не растаять зорьним кругом,
Канет ночь, бледнея от вины,
Золотистый шмель над мятным лугом
Прожужжит: «Осанна! Спасены!»
* * *
Татьяне Дзгоевой
Буддийские ашрамы в дымках сонных.
Драконы пагод вечность стерегут,
Из ниш глядят глазами Просветленных
Десятки золочено-медных Будд.
Колеса дхармы вертят бодхисатвы1
В оранжевых одеждах смирных лам,
Не затупился серп от жаркой жатвы,
Бездонен пустотой нирваны Храм.
Я возвращаюсь снова в эту землю,
Над колыбелью полая луна,
Проявлен мир, знакомым звукам внемлю
В семь нот звенит студеная весна.
Холодный след лазуревою далью
Развеют быстрокрылые ветра.
Коричневою клетчатою шалью
Укроет сон озябший мой сестра.
Мы рождены опять не для покоя,
Облекшись в оболочку ветхих тел
Огонь мой от Адама, хмель от Ноя,
Не раз тонул, в аду не раз горел.
А ты спасала. И над колыбелью
Мой падший ангел жмурился на свет.
Прах уносился белою метелью,
Горел рубец на сердце-смерти след.
Прости сестра. Хоть, что мое прощенье…
Твое смиренье кротких бодхисатв.
Найду ли я себе уединенье
В долинах грез? Устал от лжи и клятв.
М. В. А. 2001 г.
1Бодхисатвы (санскрит) – существа, люди, достигшие уровня Просветленных (Будд), но из сострадания к человечеству добровольно отказавшиеся от нирваны (авт.)
* * *
Я сегодня душой свободен,
Мне открылись Синая Нивы -
Ангел светлый – голубь Господень
Держит листик живой оливы.
В изумрудных глазах глубины:
Плещут воды поток Кедрона,
В Гефсиманских садах маслины,
Как созвездия небосклона.
Я прощен, а у Бога слезы
Оживляют сухие травы,
В Гефсимане поныне розы
Так пленительны, так кровавы.
* * *
И зимой в глазах твоих бездонных
Пенится сирень, кипит весна.
От ночей пленительно-бессонных
Охмелел сильней, чем от вина.
Все в былом, милей мне ныне стужа,
Тихий сон заснеженных полей,
Не дождем весенним я разбужен -
Инеем озябших тополей.
Над моим остывшим синим следом
Королева Снежная пургой
Пронесется. Склеп мне заповедан -
Терем упокойный ледяной.
Там, в тиши, пленяясь хрусталями,
Восхищусь нетленным звоном роз,
Замершими в небе журавлями,
Россыпью алмазных чистых рос.
Не вини любовника и мужа,
Не прельщай вином своих ночей.
Все в былом, милей мне нынче стужа,
Тишина заснеженных полей.
* * *
В ночных провалах мрака тишина,
В ней что-то затаенное и злое,
С горбатых крыш в бездонный омут сна
Стекает лунный свет, как с аналоя.
Но он не отразится в глубине
Не искоркой серебряной, не бликом,
Утонет в бесконечной черной мгле
Мечтою о Возвышенном Великом.
Жрецы откроют масляный псалтырь
Зашамкают холодными губами,
Замирроточит травами пустырь,
Заплачут о заблудшем в Вышнем Храме.
И забормочет сонная душа
Похмельно, неразборчиво, с надрывом,
Сожмет в ладони крестик в три гроша,
Затеплится фитиль перед огнивом.
Усталый ангел, тихий, восковой
Впервые улыбнется озаренный.
Прошепчет: ”Полно спать, пошли домой...”
Светла тропа, исчез провал бездонный.
* * *
Без боли умирают на экране,
Свои часы с минутой Страстной сверте,
Уютно нам на плюшевом диване
Разглядывать картины чьей-то смерти.
Прибавим звук, а за стеклом художник
Раскрасит все детально и ревниво,
И кровь, и грязь, и моросящий дождик,
Что катится слезами с объектива.
Зеленого брезента лазареты
С квадратными заплатами распятий,
Нам выдали до времени билеты
От леденящих мертвенных объятий
Гонца Судьбы, он крутится, он рядом.
Кто избежал своей последней доли?
Крадется смерть уютным тихим садом,
Мы умираем медленно, без боли.
* * *
Паровоз заблудился в холодной дремучей тайге,
В проржавелых котлах от морозов замерзла вода,
Черной глыбою замер в забытом глухом тупике,
На железной груди путевая ослепла звезда.
Никому он не нужен, надорван, трудами убит,
Доживает свой век, одинокий, усталый, больной.
Вьюжной ночью порою застонет, как зверь затрубит
В его топке холодной пронзительный ветер шальной.
А из черной трубы – не дыхание жизни, а смерть.
Легкий иней поднимет, рассыплет серебряный прах,
Заскрежещут суставы и вздрогнет морозная твердь,
Рельсы гулко заноют в оковах березовых плах.
Рядом насыпь высокая режет тайгу пополам,
Рядом жизнь продолжается сном, фейерверком мечты.
И по струнам певучим звучат поезда. Где-то там...
На перронах встречают шампанским и дарят цветы.
* * *
А в осени столько тлена?
Дремота болотных мхов –
Застывшая жизни пена,
Шершавая плоть стихов.
Скорлупки пустых улиток,
Багрянцы кленовых дней -
Янтарный хмельной напиток
Бессмертья – бальзам – елей.
Душа разорвала путы,
Увял пятикрылый скит,
Сбытый, слепой, разутый,
Былинкой к кресту прибит.
В седой травяной юдоли
Ни времени, ни богов.
Рассыплется прах без боли
В тиши голубых снегов.
Разбудит ли кто от плена
Оков упокойных льна?
У осени тайны тлена
Блаженно-хмельного сна.
М. В. А. 2002 г.
Я не вернусь.
Как равнодушно – сонно день серел,
Дрожащей нотой всхлипывала скрипка,
Луч света в глади зеркала алел -
След страстных губ – застывшая улыбка.
В безлюдном парке статуи мертвы,
Заиндевели гипсовые стрелы,
Уж никогда от звонкой тетивы
Не вспыхнет фейерверком иней белый.
Разбитый образ сохраню в себе,
Устав душой от радужного лета,
Гласит амур на сломанной трубе,
Заждалась золоченная карета.
Пусть вздыбились два розовых коня,
И карусель расписана иконно,
Я не вернусь в твой день. Ищи меня
В пучине сна, - она, как ночь бездонна.
Ностальгия.
Вздохи ночные, весенние лужи,
Белая дымка кипящей сирени,
Где-то старинной пластинкою кружат
Песни забытые – прошлого тени.
А во дворе, на скамейке зеленой
Старый шарманщик, с глазами ребенка,
Дремлет под влажной сиреневой кроной,
Грустно вздыхает шарманка-иконка.
Музыка тихо крадется, и плавно
Ходики гирьки подняли резные.
Господи! Как это было недавно -
Лужи весенние, вздохи ночные.
Спаситель
Умолкла грозная стихия,
Не дрогнет лист, как камень нем
Вол у пещеры, где Мария
Ждет Сына. Дремлет Вифлием.
И кажется, что даже время
Застыло, знамянуя Век.
Сухой песок- Авраама племя,
Небесных звезд прерванный бег.
А на белеющей дороге
Уж блик метнулся по кремням.
Взошла Звезда, горит в чертоге
Рожденный Свет. Спасен Авраам.
Снежная королева
В твоих снегах развеселиться,
Вздыхая холод белизны.
В твой терем ледяной влюбиться
Прозрачным лучиком весны.
Согреть ладони хрусталями
Заиндевелых алтарей,
Уплыть твоими кораблями
В безбрежный мрак твоих полей.
И остудить свой пылкий разум
И слезы в ледяную новь,
Чтоб стать в мирах твоим алмазом,
Холодным, как твоя любовь.
* * *
Иллюзия: и я, и этот мир.
Я бог! И мною призванные боги
Явились разделить со мною пир,
Кто в тунике, кто в старой пыльной тоге.
Я наделил их волей и умом,
В сердца вложил смиренье и коварство,
С небытия слепил их хрупкий дом,
Кому на рабство, а кому на царство.
И оградив пути кривой чертой,
Замкнул ее от края и до края,
Вошел в свой круг, как нищий, бог-изгой,
Чтоб отворить в себе истоки Рая.
* * *
Прекрасен сад, горит луна, мерцают светляки.
Владыка мой, прими любовь от верного слуги.
Я словно тень средь этих роз, я грустный соловей.
Сотри Владыка эту ночь, от чар убереги.
Нет, не вздыхает, нет, не ждет, как я, моя газель,
Иссяк источник, не пою, растет бурьяном хмель.
Ищу следы измятых трав, роняю лепестки.
Я у Всевышнего просил с мольбой твоей руки.
И за стеной, где вьется плющ, в объятьях хризантем
Не твой уютный легкий дом, а визира гарем.
Прельстилась ли, иль продана? Умолк мой соловей.
Я вил любви тебе гнездо из розовых ветвей.
Да, в них колючие шипы, но что влюбленным боль...
Владыка ночь мне подарил – она черна как смоль.
Владыка день мне подарил, сказал: “Храни любовь”.
День почернел, взошла луна – изогнутая бровь.
И стой поры брожу в саду, где звезды-светляки,
Прошу Всевышнего: “Прости неверие слуги”.
Танк.
Я в танке, меня окружает броня
Стальной скорлупой мирозданья.
Обугленный панцирь устал от огня -
Свинцового смерти дыханья.
Я в танке рожден, я единое с ним,
Единой мы движимы волей,
Но, все же, порой, почему-то один
Я плачу от злости и боли.
Послушна машина стальным рычагам,
Рвут землю упругие траки.
Но знаю, разлука предчертана нам -
Зарежут нас в огенной драке.
По ране дымящей, консервным ножом
Раскроют, и скатится башня.
Увижу я свой искореженный дом,
Под ним разворочена пашня.
В угаре, в последнем чаду бытия
Педаль утоплю до упора.
И грохнет мой танк, и не станет меня
Степь дрогнет от взрыва мотора.
Лишь реверсный след в бесконечный зенит,
Которого я не увижу,
Над жизнью черту подведет: “Он убит...”
Но знайте: “Я смерть ненавижу”.
* * *
В холодном пожаре неона,
Средь патины мертвых зеркал
Шарманка скрипит Мендельсона
Под древний гусинский хоралл.
Ей вторят церковные хоры,
А с клироса ветхий дьячок
Трезвучно выводит миноры
Конвой канонических строк.
Чиновники сытые, дамы,
И ладан и запах духов,
Оранжево светятся ламы,
Со свитками вечных стихов.
И, многоголосое: “Аве...”, -
И “АУМ” - в семь радужных нот,
А Бог средь зеленой дубравы
Коров деревенских пасет.
Осенний день
Павших листьев, волнующий тлен,
Красота увядающей сени.
Грусть легка и томителен плен
Бытия уносящейся тени.
В каждом миге – прощальный кивок, -
Отраженье иных измерений,
С легким трепетом желтый листок,
Плавно падает в омут осенний.
Траур смерти прекрасен, как сон,
Он без боли, без страха, без муки.
Из прозрачно-задумчивых крон,
Уж взметнулись молитвенно руки.
Толи славя, а может моля
Всемогуще зеленого бога:
“Дай, терпенья, зима у порога,
Упаси от невзгод января”.
* * *
Был первый цвет – сама в себе причина.
Рисует мальчик белый пароход.
Синеет море, голубая льдина,
Лазурно растворилась в глянце вод.
Как следствие причины, неизбежна
Их встреча у намеченной черты,
И соберет в корзинку ангел нежно
Холодных душ отцветшие цветы.
А белый пароход, дымя трубою,
Сам по себе, обратно поплывет.
Как тихо, как прозрачно за кормою,
Нам только снится вечный наш полет.
Покаяние
Снег розовел рваной раной, от брошенной розы,
Втоптанны листья, измят индевелый бутон.
Птица – погибла. Устала от жизненной прозы,
Смерть пробудила стихов изумительный сон.
Вечер роняет холодные зимние пятна,
Голые ветви, как сети, в них дремлет луна,
И собирает убитый цветок аккуратно
Розовый ангел из странного детского сна.
Мне подает, – Я взволнован, как будто, на сцене,
Смотрит прозрачно-хрустальными льдинками глаз.
Нет, я не встал перед ангелом сна на колени,
Он улыбнулся, вручил мне бутон, – погас.
Черная тень на лиловую пала страницу,
Буквы от слез расплываются тропкой чернил,
Я прижимаю к груди не бутон, а холодную птицу,
Ту, что когда-то я в детстве далеком убил.
Любовь.
Ночь томительна, мятою пахнет. Ясны
Ранним утром лазурные зори.
Юный троль на зеленом кларнете весны
Соловью звонкогласому вторит.
А в росистой траве, среди душных цветов,
В гамачке паутинном, немея
От неведомых чувств, удивительных слов
Вдруг заплакала юная фея.
* * *
Нет, я пришел не для того,
Чтоб насладиться вашей ленью.
Вы пили яд, а я – вино
Разлил кипящею сиренью.
И музыкально пузырьки
От вздохов, лопаясь звенели,
Скользила тень моей руки
По струнам. Струны грустно пели,
Простите мне. Я был далек
И вас и вашего угара.
О лампу бился мотылек,
Но вам нужна моя гитара.
Горели крылья, я играл
Вам о Любви, любовь спасая.
В слезинке блудницы блистал
Посланник Света – ангел Рая.
Воскресенье.
Чувственно – тонко мелькнула улыбка,
Дрогнули еле заметно ресницы,
Сферы разверзлись, заплакала скрипка
Трепетно, голосом раненой птицы.
Холод на сердце и жгучие слезы,
Слово – седая степная дорога
Черную ночь изумрудно стрекозы
Чертят в покоях глухого чертога.
Души прозрачно раскрыли глазницы,
Вечность в зрачках – скорлупа перламутра.
Мальчик – Младенец из Чистой Криницы
Черпает ковшиком Светлое утро.
Вдруг озарилось, и глас аллилуйя
Над океаном, как шорох прибоя.
Семеро старцев кружа и ликуя
Мир возвестили с вышин аналоя.
К жизни воскресшие, смятые крылья
В выси взметнули. Прозрачные нити
Пали дождями и Огненный Илия
Крикнул в дорогу: “Осанна! Летите!”
Адам.
1
От Начала Начал человеком назвали Его,
Чтобы вечно сияло подобие бога-Чело,
Чтобы яркой звездой непорочной горел юный Лик,
Дабы смыслом наполнилась Вечность и вечным стал миг.
2
Тихий сад, так прозрачен, как чистой воды изумруд,
Первозданно прохладен, застыл, словно зеркало, пруд.
Шелковистые травы не смяты, как чудный ковер,
В них цветы разноцветно плетут свой ветвистый узор.
Тишину оглашает порой изумительный звон,
Это птицы поют, славя Бога, с раскидистых крон.
Мирно звери пасутся; все вместе: и тигр и олень.
Нет времён, нету лет, нескончаемо тянется день.
Все тебе отдаю! Для тебя этот сказочный край.
Между рек полноводных земля твоя тучная – Рай.
Есть там золото, оникс, блодах, где струится Фисон,
Из Эдема рукав – голубой и прозрачный Тихон,
Хиддекель своенравный, могучий и тихий Ефрат.
Ты всему властелин, береги свой заоблачный сад.
3
Почему же, порою так смутно и в сердце томит?
Что – то главное есть, только доступ запретом сокрыт.
Что – то главное есть. Хоть всему я, как бог господин.
Всех по парам создал мой Творец. Человек, я – один.
4
“Я явлю миру звезд мириады, подобных, как он”.
И навел Бог Адаму навеянный грезами сон,
Разлепил его плоть и извлек человека ребро.
В мраке свет заискрился, разлилось рекой серебро,
млечный путь, как дуга, звездный путь разделил
небосклон.
Спит безгрешный Адам, видит первый свой сказочный сон.
5
Над бездонным провалом стоит он – от Века скопец.
Лучезарный, как Бог. Дня Шестого творений венец.
Царь над тварью живою, в которой душа есть и кровь.
Непрозревший от Света, слепой, непознавший Любовь.
И неведомы чувства, сокрыты и радость и боль,
Все едино – нектар луговой или горькая соль.
Нет сравнений. Творец так утроил; дорога бела.
Как познаешь любовь и дары без познания зла?
6
Вдруг, из бездны поднялся, как ветер неведомый дух,
Зашумела листва, новым звуком наполнился слух,
Новым смыслом наполнился райский немеркнущий день,
По траве пробежала, как рябь быстрокрылая тень.
Разорвались над бездной туманы лазурных завес,
И Осыпались звезды пургою колючей с небес.
Загремело раскатно, и молния синей стрелой
Кедр пронзило насквозь, и сыпались листья золой.
И предстал пред Адамом Денница с намедным лицом,
Средь кудрей золотистых корона с трехгранным венцом,
Не глаза, а холодная бездна – манящая даль,
В них и разум, и гордость, и воля, и твердость, как
сталь.
А в глубинах блуждают зарницы – коварная страсть,
Средь бровей две глубоких морщины – безумная власть.
7
Но видение было так скоро, так сказочен миг,
Как крылатая тихая греза. Не дрогнул тростник,
Не успела склониться травинка пред ветром тугим.
Стал Адам плоть от плоти творенной жены господин.
* * *
Кто совсем не родился – счастливее нас.
Жизнь – светильник, зажёгся и тут же погас.
Дверь не нами открыта в сей скорбный ковчег,
Не успел оглянуться – пора на ночлег.
Груз познанья, как камень. Печален мудрец:
В мир вошёл, как незрячий – ушёл, как слепец.
Скорбен знания дом, в доме глупости – смех,
А конец одинаков что этих, что тех.
* * *
Жрец ритуальный каменный топор
Обсидианом черным отбивает,
В осколках луч пронзительный играет,
Взирают боги – близлежащих гор.
А желтый Нил несет прохладу вод,
А вместе с ними лодку голубую,
Крылатый парус в линию косую
Папирусною чайкою плывет.
Среди песков осколки тысяч лет,
Крик муэдзинов с башен минаретов:
“Един Аллах!” Но все же рядом где-то
Других богов присутствие, их след.
Прах вездесущий. Набожный феллах,
Найдя в земле Изиды изваянье,
Прошепчет Суру Сур, как покаянье,
И вновь зароет. Ревностен Аллах.
А по ночам в долине царских гор,
Вдруг оживут могилы фараонов,
И озарятся щели древних склонов,
И выйдет жрец, неся, как крест топор.
* * *
Поцелуй запечатан в холодных губах.
Ночь. Луна, как кровавое блюдо.
Враг безликий крадется, – невидимый страх,
Вездесущ и бессмертен Иуда.
Затаился, но мечется лунная тень
Бледной птицей по мятному полю.
Я стихи вам читал про любовь целый день,
Вы пришли покорить мою волю.
И растаяли звезды, упала луна,
Растекаясь кровавою лужей:
Пейте братья, для вас приготовил вина.
Ночь дохнула морозною стужей.
* * *
Дом построил на сыпучем песке
Посадил вокруг цветы, пусть цветут.
Жизнь-росинка на седом волоске,
А дела мои века перетрут.
Жернова скрепят – струится мука,
Испокон веков так было, и пусть...
Унесет времен забвенья река
Мою радость, мою боль, мою грусть.
Мне ль загадывать: “Что будет потом...?”
Я уйду туда, где нет суеты.
На песчаном берегу новый дом
Внук построит и посадит цветы.
* * *
Мне сладкою песню напел соловей,
Лет многих лесная кукушка.
Я нищую встретил. Она: “Пожалей...”
И... смерть нагадала старушка.
Мой рубль за щеку, сморкнулась в платок,
Зашамкала: “Путь твой не долог...”
Я в след ей: “Когда же мой кончится срок?’
- Бог знает... Протянешь лет сорок.
Смеешься бабуля... Мне есть еще хлеб...
Лет сорок проходят не быстро...
- Эх! полно касатик, ты видно ослеп?
- Стара врать, давно уж за триста.
| 